М а р и а м. Не похожа?
Т е д о. Здорово жизнь вас изломала.
М а р и а м. Горе человека не красит.
А н и к о (входя). Я постелила.
Т е д о. Постой, постой! Эту карточку я видел во Франции…
А н и к о. Тетя Мариам, чего это он?
Т е д о. Я видел эту карточку но Франции. Верно. И позади родник. Правильно.
М а р и а м. Да, снимали у родника. Всего было четыре таких карточки… Две — у сестры и брата, одна здесь и еще одна… Но как она попала во Францию?
Т е д о. Я у одного пленного видел.
А н и к о. Тетя Мариам!..
М а р и а м. У пленного?!
Т е д о. В нашем бараке был такой случай. Мы голодали. А один пленный, он лежал на нарах с краю, когда все засыпали, вынимал из котомки хлеб и жрал его. Вскоре мы узнали, что это доносчик. Из-за него было расстреляно пятнадцать человек.
М а р и а м. Это у него была карточка?
Т е д о. Нет… Однажды группа пленных решила бежать. Иуда об этом пронюхал. Но донести не успел. Тот парень, у которого была карточка, помешал ему.
М а р и а м. Это, наверно, был мой сын!..
Т е д о. Он раздобыл где-то кусок жести… И к полночь, когда все заснули, перерезал доносчику горло…
М а р и а м. Ему удалось бежать?
Т е д о. Да.
М а р и а м. За ним гнались?
Т е д о. Да. С собаками.
М а р и а м и А н и к о (вместе). Их поймали?
Т е д о. Не-ет!..
А н и к о. Вы точно знаете, что его не поймали?
Т е д о. Коли бы поймали — их бы повесили прямо перед нашим бараком.
М а р и а м. Верится с трудом.
Т е д о. Охрана нашего лагеря его не поймала. Это я знаю точно…
М а р и а м. Расскажи мне еще о Леване.
Т е д о. О каком Леване?
М а р и а м. О моем сыне. Разве его не Леваном звали?
Т е д о. Нет, его звали Габро. Габриел.
А н и к о. А фамилия?
Т е д о. Канделаки.
М а р и а м. Ох, значит, это не он…
А н и к о. Левана фамилия — Джапаридзе.
М а р и а м. Зачем вашему Габро Канделаки моя карточка?
Т е д о. Габро часто показывал мне эту карточку. Я держусь только благодаря этому. — говорил он, — иначе не выживу.
А н и к о. Габро был похож на этого?.. (Показывает на портрет Левана.)
Т е д о. Нет. Я хороню помню Габро. Он был очень худой, чернобородый… Правда, война так меняет человека, что своих не узнаешь. Вот глаза похожи.
А н и к о. Глаза у человека изменяются меньше всего.
М а р и а м. Нет, нет! Я уверена, что это был мой сын… Но почему он переменил имя?
Т е д о. Когда его взяли в плен, то допрашивали в штабе, а потом отправили в тыл. По дороге он бежал, но его поймали. Может быть, на допросе он скрыл свое настоящее имя… Будем надеяться… Спокойной ночи! (Уходит в соседнюю комнату.)
М а р и а м. Эх, гость мой, гость! Не пойму, добрый ты вестник или злой! Анико, доченька, ложись…
А н и к о. А вы как же?
М а р и а м. А я побуду одна. Ты еще мала, чтобы не спать из-за чужого горя…
Анико ложится.
(Гасит свет, смотрит на фото, высветленное лучом.) Сынок, сынок, где же ты?
А н и к о. Говорят, некоторые пленные попали в американскую зону…
М а р и а м. Спи, спи… Вот и я закрываю глаза…
Сверкает молния, гремит гром. Затем все стихает. Комната наполняется тихой мелодией колыбельной.
(Вскрикивает.) Стойте! Не отдам!
А н и к о. Тетя Мариам, что случилось?
М а р и а м. Я вроде не спала, а увидела сон. Словно укачиваю ребеночка, то ли Левана, то ли его сына… Потом мне показалось, что кто-то черный его отнимает…
Г о л о с Т е д о. Мама!.. Мамочка!.. Ай! Горим! Помогите!
М а р и а м. Слышишь? Вот несчастье. Для него война действительно еще не закончилась…
Доносится веселое пение.
А н и к о. Радио?
М а р и а м. Уже поздно для радио. Это пируют у Елены.
А н и к о. Да-а! Как вы говорили: когда заболит палец — сердце чувствует, а боль сердца — никто не чувствует.
М а р и а м. Людям веселиться не запретишь. У них радость!
А н и к о. Можно было бы подумать о соседях…
М а р и а м. О соседях! Она и раньше меня терпеть не могла. Все завидовала. А сейчас-то чему завидовать, не понимаю?
А н и к о. Да, я слышала, что тетя Елена вас ненавидит…
М а р и а м (о своем). А сыновья наши дружили, вместе и на фронт ушли. Да вот один живой вернулся, а другой…
Пауза.
В голубой дымке появляется с и л у э т маленького Л е в а н а.