Элементы описания нравов и быта, включение в текст пьесы классицистических побасенок-притч характерны также для комедии "Не всегда верь худшему" (ок. 1650) — гуманистическому опровержению Кальдероном бесчеловечности "кодекса чести" дворянской семьи.
Этому посвящены вызывавшие много споров и нареканий "драмы чести", завершающиеся кровавой расправой над подозреваемой, но не виновной в измене женщиной. Три из них — "Ревность — ужаснейшее чудовище в мире", "За тайное оскорбление — тайное мщение" и переведенная Бальмонтом самая знаменитая — "Врач своей чести" (переработка одноименного произведения 1620-х годов, приписываемого Лопе) — относятся к 1634-1635 гг. и одна, "Живописец своего бесчестья", к 1648-1649; анатомии чести посвящена также приведенная к благополучному концу драма "Последний поединок в Испании" (ок. 1651-1653).
Кальдерон в "драмах чести" (если не принимать во внимание весьма существенного параллельного действия среди слуг) далек от необобщающего изображения характеров и ситуаций впрямь такими, какими художник их встречает в тех или иных случаях повседневной жизни. Он далек от манеры изображения, которая была свойственна пикарескно-караваджистскому направлению в литературе и искусстве XVII в. Нет в этих драмах той особой ориентированности на общественную перспективу, на будущее, которую в XVII в. открыл в "Севильском озорнике" Тирсо де Молина. В этой драме уже отсутствует полнота воплощения ренессансного идеала, но есть жизненная перспектива превращения человека в героя, перспектива высветления героической возможности; есть тот земной свет человеческих возможностей, который светится у Веласкеса, Рембрандта, в величайших творениях Мольера, где, однако, нет возможности дать ренессансный ответ на вопрос, как быть?
"Драмы чести" должно рассматривать во вспышках молний барокко. Эти драмы не просто зеркало реальности, даже не концентрирующее лучи зеркало. В них реальность преломляется сквозь призму свойственного барокко эмоционального напряжения. Драмы погружены в атмосферу зловещего ожидания и предвидения зол. Здесь даже "свобода воли", одна из главных опорных точек Кальдерона, отодвинута на второй план. Только внутреннее достоинство главной героини "Врача своей чести" спасено ее убеждением "Что воля — воля, и не властен // Над волею чужой никто".
"Драмы чести", если прибегнуть к выражению, нередкому у Лопе, протекают "без бога" (sin Dios). В веселом беге комедий такое качество подразумевается как бы само собой и связано с ренессансными традициями. "Драмы чести" оно погружает в безвыходность, обнаруживая трагизм разрыва жизненной практики со всякой моральной системой. Злодей Людовико Энио или вынужденный разбойник Эусебио в той или иной степени осознают свои преступления, а дон Гутиерре, "врач своей чести", большую часть времени находится во все более непроницаемой моральной темноте.
Глубже разобраться в нравственной позиции самого автора в "драмах чести" позволяет ключ, данный в одной из первых двух таких драм, изданных в 1637 г.: "Ревность — ужаснейшее "чудовище в мире".
Свое отношение Кальдерон определил уже выбором главного персонажа, тем, что идею и исполнение кровавой расправы над невиновной женщиной поручил баснословному злодею истории и народных легенд тетрарху четырех иудейских земель царю Ироду Старшему (37 г. до н. э.4 г.). Это он, чье имя стало нарицательным, известен распоряжением об избиении младенцев, а сын его, тоже Ирод, — приказом отрубить голову Иоанну Крестителю и поднести ее на блюде Иродиаде. Кальдерон не придерживается буквы церковного предания, драма идет настолько "без бога", что он не упоминается. Кальдеронов Ирод в ужасе от собственных злодеяний, поражений, неотвратимой казни и сам бросается в море почти за тридцать лет до того, как он мог осуществить избиение младенцев.
Действие развернуто вокруг безумной "любви" Ирода к жене, распоряжения тетрарха сразу после его смерти умертвить Мариамну, становящегося ей известным, и убийства жены самим Иродом.
Кальдерон, органически связанный с поэзией Востока, искусно окружает эти ужасы и портрет Ирода как специфически "восточного" деспота и злодея контрастным им пышным словесным плетением, эмфатичными "восточными" хвалами красоте Мариамны, придавая всей драме черты условности, оперный эффект, подчеркивающий трагизм, а в то же время "остранением" делающий его переносимым для слушателя и читателя.