– Тюрьма не так плоха, – говорит Эдмундо. – Взбодрись.
Нет, он ничего не говорит. Он только закатывает глаза, когда я спрашиваю, могу ли оставить себе блокнот.
Я уверена, что он хочет меня уволить.
Я читаю статью. Газета все перепутала.
«Впечатлительная» и «встревоженная». Лучше бы они назвали меня потаскушкой и шлюхой, позершей и динамой, наивной, но запросившейся на травку, аморальной и грязной, вандалом, анархисткой, мерзкой дилетанткой со жгучим смертельным заболеванием.
Потому что я была всем этим те двенадцать дней, когда без устали шел дождь, я горела и смогла найти и потерять Джастину.
«Власти утверждают, что происшествие было спровоцировано уличной девочкой с неустойчивой психикой». Власти утверждают. Ага, конечно. Меня очень смешит эта строка.
Я забрасываю газету под матрас в моей камере, выкрашенной в серый и голубой. Серый как туман, голубой как океан, неразлучная парочка с моего острова, которую я видела ежедневно, но потеряла эту привилегию в тюрьме для малолетних преступников.
Я далеко в горах Суки, пятнадцать миль от центра, в бетонном склепе, окруженном елками.
Тут очень похоже на Маунт-Марк с ее флуоресцентным сиянием и постоянным запахом моющих средств. Здесь есть кафетерий, классы и площадка для баскетбола. Тут совсем не похоже на тюрьмы, что показывают по телевизору – нет рва, рычащих собак, наблюдательной вышки и забора с колючей проволокой.
В этой колонии для малолетних меня обыскали так, будто моя кожа была контрабандой. Я – повышенная опасность, сказали они. Я в опасности.
Комната для посетителей – очень расслабленное место, с креслом-подушкой и автоматом для пинбола. Здесь находится ящик трофеев – поделки бывших заключенных детей: сплетенные из макраме корзинки и радуги из глины.
Симус тут так часто, как ему позволяют. Он ни разу не появился обкуренным, хотя я вижу, что ему фигово – ногти обкусаны, подбородок весь в порезах от лезвия. Наверное, это самое тяжкое – когда все думают, что у тебя пропащая дочка с буйными наклонностями, особенно когда ты отец, который ни разу не повысил голоса, ни разу не сказал того, что часто орут другие родители: Как ты могла такое сотворить?
Мой отец говорит, что все преступления случаются по какой-то причине.
Он принес мне книжки, которые я попросила. «Цветы для Гитлера», «Прекрасные неудачники».[20]
Я говорю отцу, что эти книги написал отец Джастины.
– Да ну, оставь, – говорит он.
Я не рассказала папе, что в те секунды, когда появлялся мой призрак – у Мина, в камышах, в Синем Доме, – он двигался так, как должны, наверное, двигаться дочки поэтов – уверенно и ловко, будто она слишком хороша для этого мира.
Я читаю аннотации на книгах. Там говорят, что поэт находится где-то в Греции. Я очень надеюсь, что Джастина с ним, на острове, где здания построены из белого камня, а не из серого цемента, где вода чистая, а не илистая и мутная. Я надеюсь, что она со своим отцом, потому что у них одинаковые кривоватые и добрые улыбки.
– Да ну, оставь, – говорит Симус. – Леонард Коэн не ее отец!
Заключенные ко мне добры. Те, кого ненавидит мир, они обычно понимают. Я не очень приветлива, но в колонии для несовершеннолетних никто не зовет меня Снежной Королевой. В конце концов, может быть, здесь, в тюрьме, мое место. Минуя мою камеру, они выкрикивают:
– Эй, держи хвост морковкой, Сара! Покажи им!
Барри, хронический магазинный воришка, хочет сделать мне татуировку «Ебать Весь Мир».
А вот на воле меня презирают. Я развратна, распущенна, растленна, разнузданна.
ЧЕК-ТВ, новости в 18:00. Девочка арестована после беспощадного нападения.
В переулке лежат чахлые гвоздики, и мерцают огоньки свечек. Над кирпичами трепещет написанный от руки плакат: ДИРК, ПОПРАВЛЯЙСЯ!
Интервью с прохожими, какой ужас.
Вопрос дня: Что вы думаете об ужасном нападении на Дирка Уоллеса?
Поскольку ни один из этих людей не имеет ни малейшего понятия о том, что произошло, у них у всех много чего на эту тему накопилось.
Вот одна старушка с подсиненными волосами и зонтиком по мотивам Пикассо:
– Я верю, что эти девочки сгорят в аду. Та, что в бегах, уже, наверное там.
Мой новый адвокат – друг наших соседей. Человек, который отдавал нам использованную технику, пожалел нас и сказал, что заплатит, чтобы меня защищали как следует. А может, Симус сдался и позвонил Эверли. Мне хочется верить, что она выслала чек из Палм-Спрингс. Когда ты взаперти, тебе позволены такие надежды, или как там их называют, нужда в неизвестном спасителе, сны наяву, иллюзии – давно утерянные дочери фантазии.
В любом случае, мой новый адвокат нравится мне значительно больше дурака Эдмундо. Он даже лучше того мужчины из «Династии». Мистеру Гэллоуэю, наверное, около пятидесяти; на вид он богатый и непорочный. Наверное, живет в особняке в предгорьях, где-нибудь по соседству с тем продюсером, что все время ошивается в Лос-Анджелесе. Интересно, по ночам они с женой слышат, как в пустом бассейне катаются мальчишки? У него мудрые глаза; он носит полосатые костюмы. Мне импонируют его манеры. Он никогда не полагает. Он просто говорит мне, что у полиции слабые доказательства, основанные на том, что называется косвенными уликами. Он не хвастается и не усмехается, тихо сообщая, что у Стэнли Смазерса обнаружена папка с фотографиями полураздетых девочек, многие из которых явно несовершеннолетние.
– Мне кажется, доверия он не заслуживает, – говорит он. – Совсем. Он педофил.
– Что это значит?
– Неважно, – отвечает он.
Кажется, ничего не произойдет, пока не поправится мистер Уоллес. В соответствии с версией потерпевшего, меня обвинят в:
а. преднамеренном убийстве,
б. нападении при отягчающих обстоятельствах с нанесением телесных повреждений
или
в. соучастии в сокрытии преступления.
Мистер Гэллоуэй говорит, что хочет довести все до второстепенной роли. Второстепенная роль – будто я массовка в кино.
– Что значит второстепенная роль? – спрашиваю я, пытаясь не звучать саркастически.
Он бросает на меня взгляд поверх полукруглых очков – кажется, он насквозь меня видит. Я не могу играть ни в какие игры и говорить, что я не верблюд.
– Это тот, кто знает, что человек совершил преступление, но все равно принимает, содействует, утешает этого человека или помогает ему бежать.
– Значит, утешение является преступлением?
– Сара, интересно, что, по-твоему, скажет мистер Уоллес, – рассеянно говорит он, будто пытается вспомнить фамилию нашего общего друга.
Ну откуда мне знать, черт подери? Я могла бы так ответить кому угодно. Но с ним я в таком тоне разговаривать не могу.
– Он может много чего сказать. Я не знаю.
– Ну да, – отвечает он. Кажется, я его обидела.
Может быть, это ошибка, но я рассказываю ему, что сделала в переулке.
– Ммммм, – говорит он. – И где была твоя подруга, когда ты это делала?
Он всегда называет Джастину моей подругой, и я ему за это очень симпатизирую.
– Она пошла вызвать «скорую».
На самом деле это неправда. Она убежала, я долго ждала, она не вернулась, и когда я пошла ее искать, я увидела только фары машины и услышала, как мне кто-то погудел. Она исчезла.
– Ты думала, что она вернется?
– Не знаю, – отвечаю я, потому что на самом деле не знаю. Он что-то записывает в свою папку, а я молчу и думаю о красном, которое так усиленно пытаюсь искоренить из памяти.
Краснота лилась из его сердца; толчок за толчком, красная, как мак, который мы прикалываем на грудь в День поминовения. Он вздрогнул и застонал.
Козел, сказала Джастина, и я наклонилась над ним.
Он хотел меня, он ненавидел меня, так что вините меня.
Сара, что ты делаешь? спросила она. Пошли.
Мой нож валялся на тротуаре, словно отрезанная серебряная рука.
20
Сборник стихов «Цветы для Гитлера» (1964) и роман «Прекрасные неудачники» (1966) – произведения канадского писателя, поэта и музыканта Леонарда Коэна (р. 1934).