Она хихикнула, и Выхин хихикнул в ответ. Дерзость девочки ему неожиданно понравилась.
– Ключ-то есть?
– А как же.
Дверь закрылась, а через полминуты открылась вновь. Ленка, широко улыбаясь, протянула Выхину связку ключей на толстом кольце.
– Мама занималась похоронами вашего отчима, – сказала Ленка. – Если что, у нас тут часть его вещей лежит. Иван Борисыч хотел, чтобы его одежду раздали нуждающимся. Мама собрала, что могла. Так что не удивляйтесь, если в квартире небольшой погром. Никто не думал, что вы приедете. Вам три или четыре телеграммы отправили по разным адресам.
– Я много переезжал, – ответил Выхин, принимая связку из её руки. – Меня вообще сложно поймать.
– Как будто убегаете, – кивнула Ленка и добавила по-взрослому. – Все мы постоянно от кого-то убегаем.
При этом она продолжала мило улыбаться.
Растерявшийся Выхин кивнул, поблагодарил ещё раз и заторопился на пятый этаж. Поднимаясь по лестнице, он подумал о том, что девушка, наверное, до сих пор смотрит ему в спину. Но оборачиваться и проверять не стал.
2.
Выхин шагнул в серый узкий коридор квартиры, втянув голову в плечи. Сам не заметил, а втянул.
Показалось, что сейчас из кухни выглянет мама. У неё волосы закручены в бигуди, лоб вспотел. Одета в любимый махровый халат синего цвета и ещё в тапочки. Жарко, душно, а она в халате. Готовит что-то, как обычно. Если не убирается, то готовит. На плите у неё постоянно стояли две большие кастрюли, одна алюминиевая, а вторая – эмалированная, жёлтая, с двумя пятнами сколов на боку. В эмалированной, вспомнил Выхин, часто варился жирный наваристый борщ на сале. Южное лакомство. Нигде больше он не встречал борщ с плавающими кусками сала, и чтобы картошка не варилась кусочками, а забрасывалась, чищеная, целиком, потом вылавливалась и мялась в пюре, чтобы погрузиться обратно.
Во рту скопилась слюна. Из кухни как будто запахло котлетами, яичницей (тоже на сале), свежим салатом. Выхин протёр лицо, стряхнул пот и наваждение исчезло.
Первое, что заметил – драные обои в коридоре. Их как будто срывали кусками, обнажая кривые треугольные отметины шероховатого бетона и старых иссохших газет. Потом увидел пустой плафон под потолком, валяющуюся в беспорядке мужскую обувь на том месте, где раньше стояла обувная полка. Увидел деревянную вешалку, на которой болтался зелёный пуховик.
Выхин, не разуваясь, сделал несколько шагов, как будто из прошлого в настоящее. Или наоборот. В ванной комнате чернел кусок влажной стены, где, должно быть, стояла стиральная машина. Пахло сыростью. Из крана редко капало, в раковине уже появилась тонкая полоска ржавчины.
Стеклянная дверь в кухню была закрыта. Выхин толкнул её – вот сейчас навалится запах жареной картошки и квашенной капусты! – и всё тут оказалось пустое и мёртвое, лишь отдалённо напоминавшее о прошлом. Те же молочные обои с красными бутонами роз. Тот же старый холодильник, один бок которого когда-то давно Выхин обклеил наклейками «Терминатора» и переводными картинками из американских жвачек. Обеденный стол возле окна укрыт блестящей от старости и жира скатертью. На столе – электрический чайник (новьё), стопки грязной посуды, а рядом – рюмки, стаканы, чашки, вилки, пластиковые тарелки, пустые пакеты из-под сока. Всё навалено в беспорядке, одно на другое. Под столом – много мусорных пакетов, штук пять или шесть. Забиты и завязаны.
Раковина тоже была в грязной посуде до краёв. На столешнице валялся огрызок чёрного хлеба, покрывшегося плесенью. И эта крохотная деталь, этот забытый всеми хлеб, почему-то сразу развеял наваждение.
Пустое и мёртвое, точно. Прошлое ушло безвозвратно, никто и никогда не сможет вернуться.
Мама не приготовит на ужин макароны с тушеным мясом. Отчим не привезёт с рынка рыбу, ещё живую, которая будет плескаться в ванне. Никто не разрежет арбуз, и он не лопнет с хрустом под напором лезвия и не обнажит спелую ярко-красную мякоть. Не будет всего этого, кончилось.
В тишине кухни заурчал холодильник. От мусорных мешков потянуло гнильём. Неприятно. Выхин уронил вещмешок на табуретку, распахнул окна, впуская тяжёлый летний воздух, в котором перемешались ароматы выхлопных газов, цветущих акаций и кипарисов.
Из окна был хорошо виден санаторий «Ласточка». Строительный забор опоясывал многоэтажные корпуса с чёрными глазницами-окнами, с облупившейся штукатуркой и содранной лепниной; разваливающиеся и пустые. Шестиметровый сверкающий пик, венчавший центральный корпус, теперь был надломлен и вгрызался в небо коротким отростком. Когда-то давно на этот пик мечтали забраться местные пацаны. Считалось, что как только ты доберешься до верхушки, где болтался на ветру флаг России, то тут же все девчонки в компании будут твоими. Интересно, забрался хоть кто-нибудь?
Выхин внезапно вспомнил, что в северном крыле «Ласточки» был огромный открытый бассейн. Много лет не вспоминал, а тут… На губах проступил колючий вкус хлорированной воды, показалось, что одежда вдруг промокла насквозь и её нужно стащить как можно быстрее, но вокруг люди, все смотрят, все готовы тыкать пальцами и смеяться, кричать: «Жирный пончик – съел батончик!».
Где-то за спиной захохотали множеством ртов.Он развернулся, но кухня, само собой, была пуста. Воспоминание нехотя отлипло, как отсыревший скотч.
– Проклятая жара, – пробормотал Выхин.
Хотя, кого он обманывает. Дело было не в жаре, а в возвращении в город. Слишком много воспоминаний здесь было похоронено. Они всколыхнулись, как пыль под ногами, и навязчиво полезли в голову.
Надо бы закончить срочные дела и искупаться под холодным – или даже ледяным! – душем.
Выхин прошёл в комнату, раздвинул тяжёлые бархатные шторы – их покупала мама ещё когда жила с настоящим отцом в Мурманске – и отворил окна здесь тоже, впуская шум улицы. Отметил мельком, что в комнате вообще всё вверх дном. Кто-то выдвинул диван на середину, опустошил книжные полки и серванты, задрал ковёр, сложил постельное бельё и одежду стопками вдоль стены. Всюду лежали наполненные мусорные мешки. Будто прошлое человека после смерти – это мусор, от которого нужно как можно скорее избавиться.
Долго смотрел на рассыпанные по полу строительные гвозди – разных размеров, использованные, гнутые, с проржавевшими шляпками.
Потом нашёл пульт от кондиционера, пощёлкал, не разобрался. Кондиционер, висевший в углу у окна, подмигивал красной кнопкой, но не хотел работать. Ладно, позже.
Выхин перешёл во вторую комнату, поменьше. Когда-то тут была его детская. Личное королевство с подданными-солдатиками и крепостью из стульев и одеял в центре. Сейчас, конечно, о детской ничего не напоминало. Похоже, Иван Борисыч с мамой использовали комнату, как спальню. Почти всё место занимал разложенный диван. В углу стоял старый низенький шкаф. На широком подоконнике выстроились горшки с завядшими растениями.
Диван тоже был завален набитыми мусорными мешками. Выхин и здесь первым делом открыл в комнате окна, потом перенёс мешки в коридор.
Он быстро вспотел, но не останавливался, пока не утрамбовал мешками всё пространство перед дверью. В доме не было мусоропровода, придётся тащить к мусорным бакам на углу дома.
Потом сложил диван в бывшей детской, тяжело отодвинул его левый край и заглянул в щель между диваном и стеной. Там было полно густой свалявшейся пыли. Деревянный плинтус потрескался – кривая трещина тянулась от угла и раздваивалась на шляпке ржавого гвоздя. Выхин потянул за этот гвоздь и тот поддался – как раньше – легко выскользнув из отверстия.
Чувствуя, как зарождается в груди что-то давно забытое, азарт от нахлынувшей ностальгии, Выхин подцепил пальцами край паркетной доски, отодвинул её и внезапным привычным движением из прошлого, приподнял так, чтобы открылось небольшое углубление между бетонной плитой пола и стены.
Пиратский клад пятнадцатилетнего шкета. Спрятан так, чтобы никто не нашел.
И ведь не нашли.
Как же Выхин переживал, что не смог добраться до него, когда уезжал! Обстоятельства сложились таким образом, что даже заглянуть в детскую не получилось. И как же радовался сейчас, разглядывая торчащий из углубления край целлофанового пакета. Аккуратно подхватил его и выудил. Пакет был мятый-перемятый, замотанный синей изолентой, для надёжности. От него пахло пылью и грязью. Не сходя с места, Выхин зубами отодрал край изоленты, размотал, вывалил содержимое на диван и вперился взглядом в рассыпавшиеся сокровища.