- Я не при делах! Мы всю жизнь к закону послушные были! Ни полушечки не своровали, кого хошь спросите! Дмитрий Захаров испокон веку со всем почтением, никогда и слова супротив, наговоры все это!
Он нес какую-то ахинею, но Георгий Антонинович вдруг осознал, что небогатый запас угроз исчерпан, и теперь, по всем правилам допросной науки, надлежит переходить к мерам физического воздействия, то есть, начинать Митьку Захарова бить. Лупить, мордовать, колотить, окучивать, выбивать показания, и юный прапорщик Белоносов сам испугался предстоящей перспективы. К тому же вспомнил о присутствующей здесь Насте Веломанской, и мгновенно залился краской ужасающего стыда. Только Митька этого не понял, не ощутил изменения в поведении контрразведчика, и втянув голову в плечи, испугавшись лютой расправы, быстро-быстро залепетал:
- Он Петьку Еремеева искал. Петька зимой еще в Москву подался, вернуться должен был, да исчез, этот его разыскивал...
- Еремеев где? - по инерции спросил Жорж, сам не веря еще, что бить собеседника не придется.
- Не могу знать! - заюлил Захаров. - Не возвращался он, как в воду канул...
- Зачем в Москву ездил?
- Дело у него.
- Какое?
- Не могу знать!
Жорж исчерпал свои грозные возможности, дальше мог последовать лишь фарс, и все же Жорж хотел доиграть партию до конца, потому прошипел зловеще:
- Все ясно с тобой! Говорить по-хорошему не желаешь, Ваньку крутишь! Собирайся, поедем в контрразведку, там все выложишь: и чего знаешь, и что знал, да забыл, и чего не знал - тоже вспомнишь...
Текст Жорж выпалил по наитию, сам не понял, что произнес, но Захаров поверил. Настя оторопела, боялась даже шевельнуться, но через секунду грязная кухня потеряла привычные очертания: потолок поплыл, перевернулся, а пол больно ударил в лицо, и все померкло, исчезло, растворилось в белесом тумане.
Глава 15
Небольшая рыболовная сеть, бредень, согласно словарю В. И. Даля имеет предназначение: "Бродить рыбу, ловить бреднем, идучи водою и волоча его на клячах за собою". Однако, рыболовные снасти можно использовать и иначе: штабс-капитан Северианов занимался, на первый взгляд, странным и не совсем обычным для боевого офицера делом: разложив на полу бредень, вырезал несколько прямоугольных кусков, расположив "клетки" сети по диагонали, пропустил по периметру всех деталей тонкий, но крепкий шнурок и сейчас сшивал куски между собой. Получалось нечто среднее между плащ-накидкой и курткой-балахоном. Сие странное одеяние штабс-капитан надел, сделал несколько движений, покрутился на месте, прошелся по комнате. Снял, подвесил и занялся еще более непонятным процессом: снизу вверх он подвязывал и подшивал к сети пучки мочала, лыко и лоскуты льняной мешковины разного размера и разных цветов: зелено-серые, грязно-желтые, темно-коричневые. Когда Северианов отдавал в покраску пыльную кипу старых мешков, работники "шелкокрасильного заведения Широковой Анны Тарасовны, третьей гильдии купчихи, Степная часть, в доме Гауланова, котлов 4, рабочих 7" смотрели на штабс-капитана с легким презрительно-недоуменным удивлением. Красить старую мешковину в грязно-зеленый цвет и разные оттенки коричневого мог лишь человек, мягко говоря, большой оригинальности и эксцентричности, или, выражаясь проще, бесящийся с жиру индюк, надолго распростившийся с разумом и здравым смыслом. Однако, верные правилу: "Изготовим любое гадство из материала заказчика", лишних вопросов не задавали. Распустив на нити куски мешковины по краям, Северианов перегибал их пополам и крепил к сетевому каркасу. Работа кропотливая, требующая громадного терпения и усидчивости, но Северианов обладал и тем и этим, а главное, от итогов работы зависел не столько успех задуманного, сколько жизнь. Дело двигалось со скоростью ленивой черепахи, но Северианов не ускорял процесса, тщательно проверяя каждый узелок, каждый лоскут. Получавшийся костюм мог менять длину и ширину в довольно больших пределах, не стеснял движений и хорошо сидел на одежде любой толщины, позволял совершенно бесшумно освобождаться от зацепов и должен был превращать его обладателя в нечто травянисто-кустарное. Время текло неудержимо и неумолимо, Северианов работы не прекращал, вязал узелки, подшивал, обрезал лишнее с монотонным и нескончаемым упорством. Когда разноцветное лохматое одеяние было готово, надел его поверх одежды, вновь прошелся по комнате, осматривая себя придирчивее, чем ярмарочный покупатель лошадиные зубы, тщательнее, чем поднаторевший, искушенный нумизмат редкую коллекционную монету. Удовлетворившись осмотром, проверил оба нагана. Четырнадцать патронов для скоротечного боя, для создания подавляющего огня, мягко говоря, немного, а перезаряжаться времени не будет. Плохо. Ещё есть карманная дамская пукалка: браунинг М 1906, боевой нож и "рукопашка". Ну и две гранаты Мильса, но это уж на самый распоследний случай. Ладно, посмотрим, решил Северианов. У него оставались чуть меньше двух часов, и он мгновенно заснул. Проснувшись, без аппетита, механически сжевал кусок ситного хлеба с салом, запил холодным чаем и начал собираться. Свой оригинальный маскхалат сложил в вещмешок, туда же отправил гранаты, Линнеманновскую пехотную лопату, бинокль, фонарик, флягу с водой. Запасные патроны к нагану, тщательно завернув в тряпицу, чтобы не гремели, уложил в патронташ, прикрепленный к ремню. Пора было отправляться.
Село Гусилище стало городской окраиной Новоелизаветинска в середине 19 века. Несмотря на плодородные земли, жители Гусилища издревле работать не любили, предпочитая хлеборобству и охоте промысел более лёгкий, а иным часом, и более прибыльный. Женская часть населения отправлялась в Новоелизаветинск нищенствовать, забрав с собой малолетних детей, мужская же подавалась на большую дорогу грабить купцов и просто состоятельных людей, имевших неосторожность пуститься в дальний путь без надлежащей охраны. В Новоелизаветинске попрошаек из Гусилища называли "гуслями" и сразу выделяли из числа других побирушек. После присоединения Гусилища к городу, там всецело обосновался граф Василий Ильич Одинцов, инспектор поучебной части гимназий Новоелизаветинской губернии, образованнейший и интеллигентный человек. Он поставил шикарный дом в два этажа, открыл в Гусилище, которое из села превратилось в городской район, гимназию, на собственные средства выстроил храм, ночлежки для бездомных. Держал ювелирную мастерскую, даже прослыл искусным мастером, любил работать по золоту, сам огранивал драгоценные камни. Правда, злые языки утверждали, что граф Одинцов является руководителем всех разбойничьих шаек Гусилища, и несметные богатства текут к нему не из ювелирной мастерской, а прямо с большой дороги, но это все, конечно, злые байки завистников. В 1917 году произошёл трагический казус: граф Одинцов революции не принял, сокровища свои закопал в никому не известном месте, а сам бросился с моста в реку Ворю, утопился. Или, помогли утопиться, доподлинно неведомо, в общем, сгинул граф Одинцов со всеми своими миллионами. Дом его был разграблен и пришёл в полнейшее запустение, оставшийся без садовника роскошный сад зарос бурьяном и сорными травами, в общем, теперь уже ничто не напоминало о былом роскошестве.
Северианов неспешно шёл по улице, бросая незаметные взгляды по сторонам. В свете дня улица выглядела не намного приветливее, чем ночью. Чахлые деревца, покосившиеся дома, редкие прохожие. Гнетущее ощущение скрытой тревоги висело в воздухе. Северианов кожей ощущал липкие ощупывающие взгляды. Одинокий офицер, прогуливающийся по Гусилищу, смотрелся не просто белой вороной, он был чем-то инородным, привлекал множественное внимание и возбуждал нездоровое любопытство аборигенов. Переодевание в гражданский костюм, мало того, что противоречило мировоззрению русского офицера, было глупо, ибо каждого нового посетителя слободы "гусли" выделяли из людской массы, потому как все здесь знали друг друга. И даже знали, кто, когда и к кому может прийти. Нет, в открытую здесь проводить разведку бессмысленно. Возможно, опытный филер сыскной полиции смог бы слиться с гусилищевой массой, но Северианов даже пробовать не собирался. Филера, возможно, вычислили бы, а вот что вы, господа грабители, скажете насчёт офицера армейской разведки?