Ритмичные шаги с небольшим раскачиванием вперед-назад могут сказать о самоуверенности мужчины, нарушение же ритмичности, в свою очередь, говорит о взволнованности и некоторой даже боязливости.
Люди творческие, сентиментально-романтические имеют привычку ходить погруженными в себя, в собственные мысли и суждения; и потому их походка медленна и размеренна. К сожалению, медленный и длинный шаг имеют и недовольные сложившимися обстоятельствами, равнодушные к окружающим мужчины.
Вялая "шаркающая" походка свидетельствует о лености, отсутствии волевых усилий и, по большому счету, цели в жизни.
Степенная походка присуща господам спокойным и уравновешенным, не терпящим ненужных эмоций и необдуманных поступков, а также не совсем понимающих шуток и прочего юмора.
Демонстративно широкая и медленная походка бывает у человека, желающего выставиться на показ, продемонстрировать свою силу. А вот "театральная": гордая, с коротким шагом при достаточно медленном темпе - выдает человека высокомерного и весьма самовлюбленного.
Бездельники и люди бесцеремонные, не признающие норм этикета, ходят звонким шагом с энергичными ударами каблука, привлекая своим клоунством к себе излишнее и совершенно ненужное внимание.
Мужчина с легкой танцующей походкой забывчивый и несерьезный.
Сильно машет руками? Извольте - его характер искренний и дружелюбный, а чувство юмора гораздо изрядней, чем у господина сутулящегося, с тяжелой походкой и неподвижно висящими руками. Что в свою очередь, говорит о скучном и безвольном характере.
Внимательно разглядывая походку неспешно прогуливающегося по улице Белокаменной выемки сгорбленного и чрезмерно полного мужчины, слегка приволакивающего правую ногу, можно было с большой долей уверенности заключить, что господин сей уже вышел из последней степени молодости, но, по-прежнему, до женского полу весьма охоч. И что самое странное и даже весьма обидное для юных прожигателей жизни, у дам до сих пор пользуется изрядным успехом. Ссутулившийся ловелас давно отпраздновал полувековой рубеж и возраст его приближался к той отметке, когда зрелость неудержимо перетекает в старость. Большие очки в грубой оправе придавали лицу выражение легкой беспомощности и слабоволия, обвисшие усы делали подбородок безвольным и дряблым, не смотря на маскирующие усилия чеховской клиновидной бородки. Если приблизиться к мужчине на расстояние винного перегара, тот сей специфический аромат выдавал пагубное пристрастие и невоздержанность в употреблении праздничных напитков. Одет мужчина был в старую, изрядно поношенную пиджачную пару, зато на ногах щегольски поблёскивали лакированные штиблеты, а бритую наголо макушку украшал жесткой формы котелок из фетра с загнутыми вверх краями, придавая фигуре немного классической строгости и даже шику. Завершала образ провинциального франта некогда весьма элегантная прогулочная трость с бронзовой рукоятью в виде женщины-стрекозы и шафтом эбенового дерева.
И не смотря на то, что этого господина можно было с полнейшей уверенностью назвать изрядно потрепанным жизнью ловеласом, все же в его фигуре неумолимо присутствовала некая мужская сила, которую дамы чувствуют подсознательно, и которая заставляет молоденьких барышень влюбляться и даже выходить замуж за людей гораздо более старшего возраста, нежели они сами.
Итак, поднявшись вверх по улице Белокаменной выемки и свернув в Болдыревский переулок, пожилой господин сразу оказался перед скромным фасадом доходного дома купца Свешникова, выстроенного в классическом стиле с четкими монументальными формами, практически лишенными декора. Простоявший более полувека, дом помнил еще времена, когда на первом этаже помещалось "Общество любителей художеств", и в этом месте собирались тогдашние представители искусства и литературы. По периметру зала расставлялись мольберты, в центре на небольшом возвышении ставилась натура, как правило, совершенно обнаженная, и местные рисовальщики начинали с усердным старанием работать кистью, либо углем, стараясь захватить движение, либо с анатомической тщательностью передать объемность различных групп мышц. При этом литераторы любили продекламировать вслух стихи, как правило, собственного сочинения; а гости, мнившие себя певцами - исполнить что-нибудь эдакое под аккомпанемент находившегося здесь же рояля. Заканчивалось сие собрание обычно скромной закуской. Все чинно - степенно, никакого непотребства.
Однако разорившийся к концу века купец Свешников вынужден был дом продать, и вместо "Общества любителей художеств" здесь появился второсортный бордель. Контингент жриц продажной любви был весьма однообразен и состоял, в основном, из деревенских барышень, подавшихся в город в поисках лучшей жизни. Сюда любили захаживать опустившиеся представители городской богемы, мелкие служащие, чиновники. Словно ощущая произошедшие с ним перемены, дом неуловимо поблек и пожелтел, утратив свой напыщенно-праздничный вид; однако непотребство просуществовало недолго: при Советах бордель стремительно закрыли, и на его месте возник некий очаг культуры, клуб-кафе для революционной молодежи и студентов. На рояле теперь представители победившего пролетариата с чувством наяривали "Эх яблочко, куда котишься?!..", а свежеиспеченные революционные поэты читали стихи невообразимой ажитации и запредельного гротеска. Разумеется, с освобождением города от большевиков, очаг культуры как-то сам собой поменял направленность, и теперь здесь собиралась публика марксистскими идеями не обремененная, совсем даже наоборот, настроенная решительно контрреволюционно. Еще здесь можно было неплохо закусить щами с головизной, сибирскими пельменями, расстегаями с печенью, картошкой и огурцом, а также - настоящим "вельможим стюднем", упругим, как резина и прозрачным, как сказочный янтарь, который подавали с брусничным соусом под водку-хреновку, и который придавал трапезе некий чарующий шарм и обольстительность.
Присев за стол в самом углу, пожилой провинциальный франт испросил рюмку водки, естественно, "стюдню", пирогов с картошкой и чай. В ленивом ожидании, пока юркий половой принесет заказанное, со скучающим интересом принялся рассматривать содержимое сего заведения. При этом лицо его выражало лишь брезгливую бесстрастность важного барина, по ошибке попавшего в деревенский кабак.
Интеллигентной наружности скрипач с чрезмерной натугой выжимал из струн поистине мировую скорбь и кручину. Хотя в партитуре романса значилось: "Грустно", а в начале нотной строки застыли сразу два бемоля, скрипач решил привнести в мелодию третий, а если хватит сил, то и четвертый. Немолодой и не вполне успешный исполнитель-тапер в белой сорочке и модном жилете с мелким рисунком по мере сил пытался противостоять скрипачу, иногда извлекая из рояля несколько веселых нот, и делая музыку не такой смертельно-тоскливой. Перед этим дуэтом неспешно двигалась дама в длинном платье с чересчур глубоким декольте, возраст которой застыл на пороге между второй и вечной молодостью, когда принца искать уже поздно, а за кого попало еще рано... Низким, на грани контральто и баритона, голосом она с виолончельной певучестью неспешно тянула:
Почему я безумно люблю,
Я и сам разгадать не умею,
Ты терзаешь всю душу мою,
При тебе я тоскливо немею.
Голос пленял и заставлял простить неуклюжих аккомпаниаторов. Заставлял смотреть на певицу, как на некое совершенство, которое само решает какое и на кого производить впечатление.
Помещение изрядно переменилось: появились экзотическая зелень в кадках, тяжелые театральные портьеры, шкура медведя на стене, запах порока и декаданса. Совсем недавно рядом с бронзовой статуей Артемиды висел шедевроподобный плакат с графически-чёрным матросом и монументально-красными буквами: "Да здравствует авангард Революции!". Специально ли он присоседился к греческой богине охоты, или случайно вышло, но соединившиеся плоская и объемная динамики движения создавали картину совершенно иную: "Вечно юная, прекрасная, как ясный день, богиня Артемида...", с опаской оглядываясь, стремительно драпает от надвигающегося революционного авангардиста. Матросик был хорош! При всей внешней непохожести, он чем-то неуловимо напоминал лысому франтоватому господину Добрыню Никитича с картины Виктора Васнецова "Богатыри". Его непропорционально перекрученное тело казалось распрямившейся пружиной, завораживающей своим движением. Маленькая голова в бескозырке и несоразмерность монументально-слоновьих ног придавали фигуре величественность памятника, давили на зрителя. Теперь же, по восстановлению в Новоелизаветинске прежней власти, революционный матрос уступил место герою сухопутному. Однако, в отличие от предшественника, плакатный контрагент, солдатик-орденоносец чрезмерного доверия не внушал. Казался он изрядно напуганным, сама поза была неестественна: он словно прятался за вытянутой вперед правой рукой с указующим перстом. Левая же рука существовала от тела отдельно, ибо, если следовать классическим пропорциям Императорской Академии художеств, росла откуда-то из района поясницы и была, по крайней мере, в два раза больше правой. Пальцы её сжимали некое странное приспособление, видимо, должное изображать трехлинейную винтовку Мосина, но более подходящее к детским книжным иллюстрациям. Плохо читаемый шрифт в стиле модерн вопрошал: "Отчего вы не в армии?", однако, неуместное здесь обращение на "вы" создавало некую психологическую дистанцию между потенциальным новобранцем и плакатом. В общем, можно было с большой уверенностью констатировать, что на художественно-агитационном фронте красные взяли верх над белыми, ибо проигрывал солдат матросу, чрезвычайно проигрывал. Более того, бронзовая Артемида, избавившись от весьма неуютного соседства "авангарда Революции", казалось, с брезгливым недоумением оглядывается на плакатного белогвардейца, а в ее фигуре вновь появилось божественное высокомерие и презрительное безразличие.