- Так может быть, просто пьяный треп? Выдавал желаемое за действительное? Нет на самом деле никакого агента?
- Возможно, конечно, хотя и не слишком похоже! Господин штабс-капитан очень искренен был, просто не мог в себе удержать. Что у трезвого на уме - то, сам понимаешь, у пьяного на языке.
Ивана Николаевича всегда восхищала самоуверенность дилетантов, мнящих себя профессионалами.
- Знаешь, друг ситный, с чего ты подумал, что штабс-капитан до такой степени напился, что себя не контролировал? Он же контрразведчик, профессионал. От меня, между прочим, тоже вином разит, я специально две рюмки принял для запаху. И Соловьев мог то же самое проделать. Эта комбинация весьма похожа на то, что тебя пытаются вычислить. Не конкретно тебя, успокойся, просто ищут источник утечки информации. Широким гребнем. В самых различных местах разные люди случайно пробалтываются некоторым субъектам, в отношении коих возникают подозрения, а потом контрразведка ждет результатов. И по результату выясняет, кто на нас работает. Контригра называется. О таком не задумывался?
- Меня подозревают? - акцент был сделан на слово "меня", словно плюгавец являлся человеком ни при каких обстоятельствах не могущим попасть под подозрение.
- Не исключено. Большевиков ругаешь страстно, с вдохновением, чересчур изобретательно. Конечно, обидела тебя Советская власть, однако же, великого ущерба не нанесла, лишь попугала. Потому, я бы на месте Никольского, тебя со счетов не сбрасывал. Понимаешь, о чем я?
- Брось, Николаич! - видно было, что агент растерян. - Всю жизнь вас ругаю - и до сей поры все благополучно было...
- Вот это и подозрительно, - сказал Троянов. - Потому повторяю ещё раз: предельная осторожность.
Плюгавец, в миру Постников Афанасий Васильевич, был весьма едким репортёром "Новоелизаветинского вестника", славился своими скандальными публикациями. Даже за зыбкой тенью сенсации готов был ринуться, очертя голову, в пасть разъяренного медведя, потому, уже при Советах, его репортажи вполне можно было расценить как контрреволюционную агитацию и чересчур едкую критику большевистской власти. Редактор "Новоелизаветинский вестника", благополучно переименованного в "Новоелизаветинскую правду", печатать статейки Постникова поостерегся, а чтобы прецедентов впредь не возникало, ничтоже сумняшеся, сообщил в ЧК. Сменивший погибшего Ордынского на посту председателя Житин церемониться с явной контрой ни сколько не собирался и тут же вознамерился передать дело в трибунал. И расстреляли бы неугодного журналиста, как пить дать, но тому повезло несказанно, и попал Постников на допрос к Троянову. Иван Николаевич либералом не был никогда, людей делил лишь на врагов, своих и тех, кого ещё можно сделать своим. Явного врага он в Афанасии Васильевиче не усмотрел, хоть и держал себя репортёришка весьма дерзко и вызывающе, поскольку уже считал себя обречённым и в выражениях не стеснялся. А уж большевиков ненавидел, как говорится, всеми фибрами души. Однако Троянов его действия вражеским почему-то не посчитал, скорее напротив, усмотрел в них некую пользу делу революции, ибо считал, что промахи и недостатки не лакировать нужно, а беспощадно и твердой рукой исправлять. Потому, репортёра просто вышвырнул из ЧК, строго наказав прекратить заниматься бессмысленной дурью. Житин, хотя и был, буквально, ошарашен Трояновскими действиями, однако, возражать не посмел. Ибо подсознательно боялся Троянова до душевного трепета. Более того, и Иван Николаевич знал это, его боялись все: и свои, и чужие. Ибо поступал он всегда так, как считал нужным делу революции, без всяких скидок. Ещё больше ошарашен был сам господин Постников, ибо уже приготовился к смерти и в чудесное освобождение поверить просто не мог. Он даже посмел задать наиглупейший в той ситуации вопрос: "Почему вы меня отпускаете? Я ж власти вашей первейший враг и хулитель". Троянов лишь снисходительно и весьма обидно усмехнулся: "Да какой вы враг, гражданин Постников! Про Моську и слона басню читывали? Революция - это слон! А вы, господин хороший, всего лишь Моська, не более того. Ваш визгливый лай революции помешать не может никоим образом. Знаете, собака лает - ветер носит. Вы - нечто вроде лечебного массажа, профилактики от различных заболеваний. Чтобы мы, значит, в расслабленную эйфорию не впадали".
Сильнее обидеть честолюбца было невозможно. Никто и никогда не позволял себе такого обращения с господином Постниковым. Он, вероятно, предпочёл бы пострадать от власти узурпаторов, но над ним лишь посмеялись. В сердцах он заявил Троянову, что слону, возможно, не очень приятно, когда его постоянно облаивают и пытаются укусить. Считавший, что и так потратил излишне много времени на пустое, Троянов на это заявление сообщил, что если господину репортеру освобождение не по вкусу, то по его личному пожеланию, так уж и быть, его вполне можно расстрелять. И вообще, шли бы вы отсюда, любезнейший, не мешали делами заниматься.
Больше всего в жизни господин Постников ненавидел теперь не абстрактную Советскую власть, а именно Троянова. Если б мог - недрогнувшей рукой изничтожил бы. Однако понимал, что чекист прав, и он не способен на активные действия, не сможет, например, выстрелить Троянову в спину, буде представится случай. И недаром говорится, что от любви до ненависти один шаг. Подчиняясь внезапному порыву, после боёв в Дозоровке, ярый противник большевиков, хулитель Советской власти, пострадавший от красного террора, несколько недель укрывал Троянова в своей квартире, пока контрразведчики Петра Петровича Никольского, словно сыскные псы, рыскали по Новоелизаветинску в поисках исчезнувшего чекиста. В общем, как-то само собой вышло, что господин Постников не за страх, а за совесть принялся усердно работать на Троянова. После восстановления законной власти главный редактор "Новоелизаветинской правды", вновь сделавшейся "Новоелизаветинским вестником", как лицо, уличенное в сотрудничестве с ЧК, был не только вышвырнут из газеты, но и подвергся аресту, а господина Постникова с почётом вернули в издательство. И поскольку, по службе тот бывал в таких местах, куда вход простому смертному заказан, то агентом плюгавец был, поистине, бесценным. К тому же, при всей своей скандальности, он обладал ещё и таким весьма милым для журналиста качеством, как конфиденциальность, то есть, никогда не выдавал свои источники информации, потому с ним не страшились откровенничать.
- Про наше сотрудничество знаю только я, - говорил Троянов. - С одной стороны, это, конечно, хорошо, риск провала минимально ничтожен. Но с другой... Если я погибну - наши, когда вернутся, к стенке тебя прислонят за речи крамольные.
Агент красноречиво хмыкал:
- Вы сначала вернитесь...
- В этом можешь не сомневаться, - Троянов отвечал жестко, ибо ни капли не сомневался в конечной победе.
- Продолжай работать, только пыл поумерь слегка, - инструктировал он плюгавца. - Будем надеяться, что я краски сгущаю, но ты по сторонам всё-таки поглядывай. Теперь еще один вопрос. Ты никогда не слышал такой фамилии: штабс-капитан Северианов?
- Нет.
- Специально расспрашивать не нужно ни в коем случае. Просто, если промелькнет в разговоре - запоминай. Кто сказал и что именно. Разговор не поддерживай, это может быть ловушкой, просто обрати внимание? Возможно, доведётся услышать нечто важное, - он замолчал на секунду, пожевал в задумчивости губами. - А может, и нет. Желаю удачи! - Троянов протянул плюгавцу руку, и тот пожал её с излишней страстностью.
Через несколько минут Иван Николаевич снова превратился в изъеденного молью жизни пожилого ловеласа: спина сгорбилась, походка сделалась по-стариковски шаркающей, и узнать в нём бывшего заместителя председателя Новоелизаветинской ЧК стало совершенно невозможно.
Как ни странно, но основы гримирования и маскировки преподал ему не филер-наблюдатель сыскной полиции, не свой брат-сослуживец из армейской разведки и даже не большевик-подпольщик с дореволюционным стажем Ордынский, а старейший актер Новоелизаветинского театра "Парнас" и бессменный любимец публики Иван Иванович Соколовский. "Не пытайтесь изменить внешность с помощью дешёвых приемчиков, так всеми любимых клееных фальшивых бород и усов, либо ватных шариков за щеками, хотя и эти милые мелочи имеют значение. Меняйте сам образ! Вживайтесь в него, представляйте себя не чекистом, а, допустим, промотавшимся игроком, или растратившим былой пыл старым козлом, который до женского пола весьма большой охотчик, но в силу возраста уже не может предаваться прелестям любви, и оттого безмерно страдает, потому вечно пребывает в состоянии злом и ненавидящим молодых повес, могущих то, чего он лишён. Проникнитесь этими мыслями, дорогой Иван Николаевич, даже если Вам это противно и противоречит Вашим принципам. Наклеенные усы не смогут сильно изменить Вашу внешность, а вот вживание в образ роли - сделает Вас совершенно другим человеком". Он же познакомил Ивана Николаевича с замечательной дамой изрядного возраста, Ольгой Васильевной Николаевой, старейшим гримером театра. Госпожа Николаева, вернее, тогда ещё товарищ Николаева преподала воистину безмерной ценности уроки, как с помощью подручных материалов совершенно изменить и состарить лицо и руки. "Молодость - сродни чистоте и непорочности, - говорила Ольга Васильевна, мягко колдуя над его щеками и подбородком. - Юность не требует большого ухода: достаточно просто соблюдать некие нормы и правила гигиены - и всегда будете желанны. А вот с возрастом плоть увядает, и приходится пускаться на многие ухищрения, дабы поддерживать себя в форме. Меняйте не внешность - меняйте возраст, милостивый государь (Ольга Васильевна так и не научилась выговаривать слово товарищ), и будете совершенно инкогнито даже рядом с человеком, который достаточно хорошо Вас знает".