- Неужели такое возможно? - изумился Северианов.
- Как видите.
- Выходит, Оленецкий был морфинистом?
- Выходит так.
- А его не могли убить?
- Зачем такой огород городить? Убить проще можно, Николай Васильевич. Пальнул в комиссара из-за угла - и всего делов!
- Как знать, Порфирий Иванович, может быть да, а возможно и нет. Продолжайте, прошу Вас.
- Все подробности операции только Ордынский знал, пока спохватились, пока помощник его Житин раздумывал проводить операцию все-таки или отложить - время упущено, наши расходиться начали. Не вышло у товарищей одним ударом нашу организацию ликвидировать. Лютовали они потом, старались по одному переловить, только без Ордынского плохо это у них выходило.
Прокофий Иванович сильно разволновался и очередную рюмку хлопнул уже совсем без закуски.
- Так вот, после гибели Ордынского и Оленецкого, председателем ЧК стал Житин. Он действовал прямолинейно, как топор. У него даже кличка среди своих была - "Обморок". И вы знаете, господин штабс-капитан, мне кажется, он в ЧК пришел служить не для того, чтобы с нами бороться, а для того, чтобы обогатиться, подзаработать. Очень уж реквизициями-с увлекался.
- Думаете, клал себе в карман конфискованные драгоценности?
- Не знаю. И, полагаю, мало кто об этом может ведать доподлинно.
- Это верно. А как вы считаете, Прокофий Иванович, мог ли кто-нибудь, зная об этой, как Вы рассказываете, алчности, просто убить его, тело спрятать и пустить слух, мол, предчека сбежал с реквизированным золотом, а драгоценности эти самые присвоить. Например, спрятать до поры до времени. До лучших, так сказать, времен?
Прокофий Иванович внимательно посмотрел на Северианова. Безмерное удивление плескалось в его глазах. Выпил ещё рюмку, расстегнул верхнюю пуговицу, поддел вилкой кусок сочащегося слезой розового мяса, задумчиво пожевал.
- Однако! А ведь верно, Николай Васильевич, подумать только. Хитро! Тогда это должен быть кто-либо из его подручных.
- Вы полагаете?
- Да-с. И вот почему. Человек, могущий совершить сию комбинацию, должен был хорошо знать Житина, иметь к нему подход, не вызывающий подозрений, и иметь доступ к драгоценностям. Оно же, золотишко, я думаю, не в чулане хранилось. И не на столе горкой лежало: подходи, кто хочешь и набирай сколь душа возжелает, а карманы выдержат. В сейфе оно, должно, хранилось, а к сейфу, как известно, ключик полагается. И не дюжина-другая, а один-два-три, и все-с. И ключики эти только у начальства есть, у того, так сказать, кому они по должности положены. Опять же, не каждый может просто так убить человека. Не в бою, а хладнокровно, с преступным умыслом. Да еще тайно сотворить богомерзкое дело, чтобы никто не узнал... И еще, он должен был иметь возможность распустить подобный слух и, что главное, распустить его так, чтобы ему поверили. Чтобы ни у кого не возникло сомнений: Житин, действительно, сбежал с реквизированным золотишком. Я вот, с ходу, что называется, поверил в это...
- Но у меня ведь возникли подобные сомнения.
- О, это совсем другое дело!
- Почему же?
- Служба у вас такая, везде сомнения искать, всех подозревать.
- Ну что ж, Вы рассуждаете вполне логично, прямо как английский сыщик Шерлок Холмс. - Северианов улыбнулся. - Это комплимент, Прокофий Иванович! Честное слово, мне нравится ход Ваших рассуждений, пожалуй, я не зря обратился именно к Вам. А как Вы думаете, на подпольную работу товарищ Житин мог остаться? Если, как я уже говорил, его исчезновение инсценировали, ценности спрятали, а, может быть, тайно эвакуировали, а товарищ предчека теперь всеми уважаемый господин, какой-нибудь, Скворцов-Скуратов, дворянин, или поручик Викторов, заслуженный фронтовик, борец за белую идею. И насколько это может быть опасно для нас?
- Все может быть, Николай Васильевич. Все в руках Господних...
- А ваше мнение?
Лазарев задумался.
- Слишком сложно для Житина. Он человек простой, от сохи, что называется. А тут выдумка нужна, особый склад ума, хитромудрость. Вы вот подумали о такой возможности, а я нет. Чтобы сию комбинацию спроворить надо... - Он задумался, подыскивая нужную формулировку.
- Надо просчитывать ситуацию на несколько ходов вперед и искать нестандартные решения, - подсказал Северианов.
- Примерно так. Значительно проще затеряться среди обывателей, не выдумывая всяческих историй с золотом, драгоценностями.
- Проще - не значит лучше, Прокофий Иванович. Так-то искать его не будут, согласны со мной?
- Да, наверное.
- Хорошо, тогда следующий вопрос. Относительно его подчиненных, подручных, как Вы изволили выразиться. Можете кого-нибудь назвать? Желательно из тех, кто живы.
- Знавал нескольких. Но где они: здесь, в подполье, у своих или мертвы, сказать не смогу.
- Хорошо, расскажите то, что знаете.
В кабинете вновь бесшумно появился человек с козлиной бородой. Казалось, он лишь мелькнул неясной белоснежно-молочной тенью и тут же исчез, вместе с грязной посудой, а стол дополнительно украсили два ароматно дымящихся стакана в массивных серебряных подстаканниках. Северианов не удивился, если бы между Прокофием Ивановичем и козлобородым существовала невидимая телепатическая связь: только-только господин Лазарев подумал, а чай уже на столе. Сделав большой шумный глоток, господин Лазарев блаженного вздохнул, промокнул полотенцем заблестевшие на лбу мелкие капли пота.
- Башилин Никифор Климович. Этакий двухметровый весельчак-балагур, скажет несколько слов и сам же заливается жеребцом. Из рабочих, на нашем железоделательном заводе начинал. Я слышал, пролетарием Башилин довольно ленивым был, нерасторопным и вороватым, к тому же за воротник изрядно закладывал, иногда своими же бит бывал, в конце концов, угодил в острог, там примкнул к политическим. Оно, конечно, прокламации расклеивать да бастовать куда веселей, чем целыми днями железо обрабатывать, только и тут не шибко Никифор Климович преуспел, все больше на побегушках, в большие чины не вышел, так и бегал в штафирках до самого большевистского переворота. Дальше двинулся в чекисты, дослужился до замначальника. Особых сыскных качеств не проявлял, все больше со спекулянтами боролся да самогонщиков отлавливал. Ну и, конечно, реквизициями да обысками командовал вместе с Оленецким. Они дружки были, тот студент бывший, интеллигенция, значит, а Башилин - рабочий. Каламбур получается: председатель ЧК - крестьянин, заместители - пролетарий и интеллигенция. Действительно, рабоче-крестьянская диктатура. Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, а также с прослойкой из интеллектуалов.
- То есть, был ещё и кто-то из солдат?
- Совершенно верно! Да Вы, Николай Васильевич, чай-то пейте, остынет. Чай надобно только горячим потреблять, иначе не чай получится, а недоразумение. Так вот, из солдат был Троянов, Иван Николаевич, редкостная сволочь!
- Да? - Северианов слегка пригубил обжигающий напиток. Чай, действительно, был отменен: душистый, сдобренный для аромата какими-то травами, в меру сладкий, в общем, выше всяких похвал. - Большой мерзавец?
Прокофий Иванович поморщился, словно чай был слишком горяч, и от этого заныли зубы.
- Да не в этом дело. Он идейный, Троянов. Фанатик. Реквизициями рук не пачкал, всякую шушеру не трогал, только господ офицеров разыскивал да тех, кому Советы поперек горла. Взяток не брал, святого из себя строил. И при всем, безнадежно отчаянный, забубенный. Командир боевой группы ЧК. Ловкий, сволочь. Пять раз убить пытались - ему как с гуся вода. В последний раз стрелок на чердаке против дома Троянова залег, и винтовка у него английская с прицельной телескопической трубой. Только Троянов из дверей вышел - выстрелил, но тот ловчее оказался: каким - то чудом вывернулся, в общем, промазал стрелок. Завязалась нешуточная перестрелка с погоней. Может, и ушел бы стрелок, да винтовку пожалел бросить, так и сгубила его жадность. Подстрелил Троянов беднягу. Наповал. А при освобождении города, говорят, много крови нашим попортил.
Про это Северианов знал, и знал гораздо лучше Прокофия Ивановича Лазарева.
Генерал Васильев операцию по взятию города Новоелизаветинска начал тактически грамотно и весьма талантливо. Утром 18 июня, пока штурмовые цепи подполковника Бармина, поддерживаемые артиллерией, вяло перестреливались с занявшими оборону на окраине города, в районе Большой Махаловки и лесопильного завода бойцами Первой Новоелизаветинской красных коммунаров стрелковой бригады; эскадроны атамана Зубатова обошли город стремительным броском, прорвав слабое сопротивление красных, пронеслись к Царицынскому железнодорожному вокзалу, повсеместно сея ужас и смятение. Поддавшись всеобщей панике и не оценив объективно сложившуюся обстановку, командир бронепоезда "Красный дозорный" скомандовал отступление, и бронепоезд, поджав хвост, уполз из города трусливой гадюкой, вяло огрызаясь редкими пулеметными очередями и уже не представляя грозную силу. Захватив почти бескровно вокзал, атаман Зубатов, развивая успех, продолжил наступление в центр, подчиняя себе район за районом, стараясь разрезать город напополам, сметая всякое сопротивление, безжалостно и неумолимо. Почти одновременно ударный батальон подполковника Зданевича высадился на пассажирской пристани реки Вори и, развернувшись в боевой порядок, стремительным ударом захватил её. Оборонявшие пристань бойцы Первой стрелковой красных коммунаров дивизии "... оказались к бою совершенно неспособными вследствие своей тактической неподготовленности и недисциплинированности", сопротивление оказали вялое, а три сотни отборных головорезов, венгров и сербов, до сего момента гордо именовавшихся "Интернациональный батальон Красной гвардии имени товарища Марата" в полном составе перешли на сторону белых. Сдерживающие натиск отрядов подполковника Бармина красноармейцы, предчувствуя удар в спину и окружение, спешно начали отступление, оставив в подарок противнику почти всю артиллерию, тут же развернутую против бывший хозяев. Разгром был страшен и молниеносен, однако в районе Дозоровки, опьяненные победным куражом и удалью, белые неожиданно натолкнулись на ожесточенно-неумолимое противоборство и противление. Боевая группа Новоелизаветинской Чрезвычайной комиссии во главе с зампредседателя ЧК Трояновым, бывшим фронтовым разведчиком, усиленная пулеметным взводом Красной гвардии, а также анархистами отряда "Черная смерть" матроса Драгомилова, не только не разбежалась, а, наоборот, прижав цепи пулеметным огнём, молниеносно перешла в контратаку, и теперь уже белым пришлось стремительно отступать. Было красных немного, гораздо меньше, чем атакующих, но помня, что терять им нечего, чекисты и красногвардейцы дрались насмерть. Матросы-анархисты также проявили себя с самой превосходной стороны: в то время, как по всему городу отряды красноармейцев разбегались или массово сдавались в плен, драгомиловские "братишки" полностью оправдали свое название "Черная смерть". Когда на плетущихся в полуприсяде барминских окопников, неубедительно выкрикивавших вялое сухопутное "Ура!" обрушилась в яростной штыковой разъярённая чёрная масса с ужасающим ревом "Полундра!", победоносно наступавшие мордовороты рассудительно и благоразумно предпочли отступить, проще говоря, начали отчаянно драпать. И хотя, предупредительный выкрик "Полундра", искаженное fall under, обозначал всего лишь "берегись предмета падающего сверху", чернобушлатная драгомиловская братва вызвала у сухопутных вояк поистине животный ужас. Лихо проскакавшие полгорода казаки Зубатова, почти не встречавшие сопротивления, лишь изредка срубая на полном скаку бегущих красных, были брошены на прорыв. Готовая с налету перерубить, словно лозу, нахально застрявшую в горле Дозоровки кость, лихая сотня вылетела на Сторожевую площадь, развернулась лавой для атаки на красную сволочь и, как сказал бы известный новоелизаветинский поэт и прозаик Юрий Антонович Перевезенцев: "Солнце грозно сверкнуло на кончиках шашек, да прищурился молодцевато юный хорунжий". Однако, к великому сожалению, юный хорунжий прищурился в самый распоследний раз: обрушившийся на лаву злой кинжальный огонь четырех "Максимов" мгновенно завершил так и не начавшийся бой, превратив его в безжалостный расстрел, в кровавую кашу, в ужасно натуралистическую иллюстрацию поэмы Михаила Юрьевича Лермонтова "Бородино": "Смешались в кучу кони, люди..." Станковый пулемет Максима образца 1910 года имеет скорострельность 600 выстрелов в минуту, кавалеристы не успевали разворачивать лошадей, пулеметы голодными волками заглатывали патронные ленты, беспрерывные очереди рвали некогда стройно-красивый ряд атакующих, а с крыш полетели ручные гранаты. В течении дня подполковник Бармин предпринял ещё несколько безуспешных попыток выковырнуть красных из Дозоровки, но чекисты вгрызались зубами и волна атакующих, потеряв под огнём "Максимов", очередную часть полка, вновь и вновь откатывалась. Тогда Бармин подтянул артиллерию, но красные, прекрасно ориентируясь в недрах Дозоровки, каким-то диковинным образом умудрились просочиться, словно вода сквозь пальцы, в тыл артиллеристам и с очередной "полундрой" забросали батарею гранатами. Наконец, терпение лопнуло у всех, и красных начали давить планомерно и безостановочно, используя численное превосходство и не считаясь с потерями. Заваливая трупами улицу Заставскую, красных выдавили на улицу Порубежную, оттуда, потеряв половину личного состава Особой офицерской роты, на улицу Засечную.