Полина даже похлопала.
— Сильно сказал, действительно, сильно. Я прониклась.
Она улыбнулась.
— Не хочется мне тебя покидать, — призналась она. — Но, придётся.
— А ты всё же исчезнешь? — вдруг насторожился Сон.
— Увы, — обречённо склонила голову девушка. — Я ведь уже говорила, что задумала уйти. Рвану к сестре, пожалуй. Она тут неподалёку, в Чехии сейчас, вырвалась, умница. Надеюсь, мою неспокойную душу примет.
— А чем думаешь заниматься? — спросил Сон.
Полина покачала головой.
— Даже не знаю, солнце. Не знаю. Вот правда. Я же ничего не умею, кроме как красиво заливать и трахаться. Наверное, это лучшие задатки для писателя. Не понравится — попробую что-то ещё. Во всяком случае попытаюсь найти лит-институты там, чему-нибудь научиться. В конечном итоге, моя мать тоже была тем ещё образцом для подражания. Быть может, так смогу сделать для неё куда больше, чем пыталась в детстве. Глупая надежда вернуть покойника в мир живых. По крайней мере попытаюсь хоть так.
— Твоя мать была писательницей? — удивился Сон. — Ведь ты совсем не рассказывала о своих родителях.
Девушка пожала плечами.
— Мне больно вспоминать это. Детство, хотя и являлось для меня самым светлым периодом жизни, всё равно сопряжено с болью. Прежде всего с утратой матери, которую я отчаянно пыталась вернуть. А потом мне сказали, что сны и сказки — это брехня и чушь совершенно недостойная внимания здравомыслящего человека. Так всё и забылось. Попробую предпринять вторую попытку.
— Разумно, — согласился Сон. — Не прими за лесть, но мне уже кажется, что ты будешь круче, чем я. Когда мы оба вырастем, конечно.
— Это почему же? — усмехнулась Волчица. — Ты вот уже что-то делаешь в отличии от меня.
— Мотив, — ответил парень. — У тебя есть сильный личный мотив, личная проблема. Тебе есть, о чём сказать — если возьмёшься за это. А мне — нет. Я слишком светлый, чтобы быть писателем. Максимум — вшивый литератор, если, опять же, вырасту. Потому что у меня-то всё хорошо,
у меня никогда не было и не может быть проблем, которые могли бы ударить или задеть публику. Поэтому ты обскакала меня уже на старте.
— Бери техникой, — пожала плечами девушка. — Техничный текст тоже может быть хорошим.
— Что такое техника, если она пустая. Третьесортный ремикс Есенина написать легко. А вот попробуй стать новым Есениным — тогда поговорим.
— А мы будем враждовать? — внезапно спросила Полина. — Я думала, мы друзья. Никто не мешает работать вместе.
— Ты так резко поменялась, — снова удивился Сон. — Я тебя совсем не узнаю, вот правда. Ты ли передо мной сейчас? Ты ли со мной говоришь? Неужели так легко поменяла взгляды на жизнь?
Девушка тяжело вздохнула, понурив голову.
— Я не знаю, куда мне идти, Сон. Понимаешь, не знаю. Мне обидно осознавать, что за всю чёртову жизнь я так ничему и не научилась. А быть вечной музой кошмаров для кого-то… Музы очень быстро стареют и от них отрекаются. Сторчаться, скатиться, сдохнуть в канаве — я могу это. И я так и кончу, если не изменюсь. Что поделать, если отдаться графоманству сейчас — самый лёгкий способ сбежать от чёртовой жизни, оставаясь при мысли, что ты чем-то занят. Мне не важно, будет ли у меня имя, заметят ли меня, издадут ли — плевать. Чисто для себя я буду знать, что не сломалась, не стала обычным человеком — даже если для всех это выглядит иначе. Вы — ваш весь творческий сброд, как бы его ни хаяли — я всегда тянулась к вам. И, в этом случае, почему бы тогда не стать одной из вас. Не слушать чужих, но говорить самой. Не восхищаться кем-то, а собой упиваться. Пускай и в стол и для себя, но осознание того, что ты, будучи даже самым бесполезным человеком на Земле, смог создать что-то, ценное хотя бы для тебя, уже позволяет чувствовать себя живым.
Сон выслушал её и понимающе кивнул. В этом она была права, и добавить тут было совершенно нечего. Ему было приятно, если она действительно думает так. Значит, всё не так плохо, как кажется.
Опустили стол, убрали границы. Хотелось напоследок побывать в объятьях друг друга. Ведь скоро Львов, а там — по коням, на разные поезда, на разные вокзалы. И чёрт знает, когда они встретятся вновь.
Волчица как могла крепко обняла своего — нет, не юного — но так быстро выросшего волчонка. Снова они лежали вместе, на неудобной полке плацкарта, тесно и жарко — но хоть так.