Накинул плащ, надвинул шляпу, походную сумку — через плечо, и на выход быстрыми шагами, в неизвестность.
Хмурый чужой вокзал с ничего не говорящим названием. Вечереет и холодает, ну да ничего, всяко лучше, чем дома. Носферату спят в своих гробах, и скитаются по миру, если гроб осквернён. Чем больше Сон думал о своём родном пристанище, тем сильнее создавалось ощущение, что какие-то недоброжелатели в его гробу раскидали хлеб и завесили все окна чесноком: тошно, затхло и до смерти противно. Пустынный вокзал неизвестного города, где виден лишь кромешный лес, стальные вены дорог да мелкие деревянные коробки-дома поодаль — и тот сейчас казался Сну уютнее, чем дом родной.
С холодным спокойствием и отрешённостью Сон сел на лавочку у стены здания вокзала и закурил, провожая ладью Харона взглядом в направлении родных берегов.
Весь Харьков виделся ему огромным Некрополем, где каждый знает свою смерть и рад ей: для кого-то это работа с высокой зарплатой и огромной занятостью, для другого — неудачный партнёр, от которого куда больше проблем и обязательств, нежели комфорта, для третьего — бесцельная замкнутость, как попытка отринуть постывшую жизнь.
Могильник, создающий видимость города потерянных детей: сюда сбегают все, кому ни лень — ради учёбы, перспектив, жизни в первой столице — все бегут в надежде на лучшее.
И многим удаётся найти себя.
Ловушка в том, что с новой жизнью в детей просачивается и душа города. Тёмная, как непролазные чащи Алексеевских лесов, грязная, как вода в речных заводях, хмурая, ветхая, как лики заброшенных, покинутых всеми и выставленных на всеобщее обозрение руин сгоревших и полуразрушенных зданий и проницательная, умудрённая, как глаза вездесущих статуй, что, пускай немы и бездвижны, — но всё знают, всё видят и слышат, всё понимают.
И все эти осколки складываются в единую и неповторимую душу города, которая пропитывает его жителей своими соками, сковывает неживыми ласками благой медленной смерти. Мало кто задумывается об этом, а ещё меньше — готовы это признать. Ведь Некрополь — он от того и город, что смерть здесь тесно смешалась с жизнью.
Сон тяжело выдохнул и растянулся на лавочке, устремляя взгляд в чистое ночное небо, полное незнакомых созвездий.
Тишина и умиротворение.
Шелест листвы, голоса ночных небесных птиц, отдалённый лай деревенских собак — всё происходящее здесь было другим, непохожим и непривычным для городского обывателя.
Но Сон сам этого хотел.
С Полиной или без, не зная, куда, и не ведая, где — плевать — он ушёл. Носферату покинул свой гроб в поисках нового царства. Родной могильник осквернён и разграблен, и прежде, чем вернуться туда, надо зализать раны, чтобы с новыми силами воспарить на крыльях ночи и вернуть свои земли себе.
Ещё одна сигарета вспыхнула.
Длинная затяжка, тяжёлый вздох. Едем дальше первым же поездом, пару-тройку, станций пять — не больше, потом новая пересадка. Домой можно будет прыгнуть в любой момент — было бы желание. Но желания не было. Хотелось слушать музыку, но было не до «ГрОба»: сейчас тянуло не к доброй и вечной лирике, а к душевной и светлой романтике.
Акустический панцирь возведён успешно. Можно раствориться в звуках и образах.
Плавные переливы минорных тонов фортепиано навевали тяжёлые воспоминания о прошедших днях, робко таяли в тишине, чтобы снова задать скорбный такт новым звукам.
Ветер отрешённо треплет косматую гриву, закатное солнце дарит последние лучи, уступает место восходящей луне. Полуприкрытые веки, тяжёлое сбивчивое дыхание, взгляд замутнён накатившимися слезами.
Больно.
Всё ещё слишком больно, чтобы возвращаться домой.
«… от мечты откажись, истекает она,
На земле наш лёгкий след укроет зима,
Через шторы больше не войдёт рассвет —
Это мой запрет…»
«Полина сидела, раскинувшись в глубоком бархатном кресле, поигрывала стаканом виски в руке. Взгляд её — волнующий, игривый, рассеялся лучами бирюзы по комнате, окутывая испуганного юношу зелёной дымкой.
А что, если…
А что, если?
Лисица малахитовой шерсти взмахнула пушистым хвостом, обвилась змеиными кольцами вокруг загнанного птенца, заплясала манящим пламенем, которое только и ждёт наивного мотылька».
«… первым словом наконец передам тишину,