— А ты неплох, — заметила она сидя рядом, натягивая джинсы. — Мне понравилось. Многих уже оприходовал?
— Ты вторая, — всё ещё находясь в ином мире признался Сон.
Кара кивнула, уважительно присвистнула.
— Тем более неплох. Далеко пойдёшь, мальчик. Сколько тебе?
— …адцать, — прошептал парень, лишь отдалённо отдавая себе отчёт о ходе диалога.
Девушка не стала уточнять возраст. Да и едва ли её это интересовало на самом деле.
Уже одевшись и поправив растрёпанные волосы, она подошла к окну и закурила. Там ничего не менялось, кроме исполняемых песен и голосов: кто-то отходил по своим делам, кто-то наоборот выползал из берлоги. Здесь праздник не кончается до тех пор, пока сами люди не решат разъехаться по домам.
Сон, всё ещё уставший и голодный, но отдохнувший душой, тоже спешно одевался. Он совсем потерял счёт времени и только теперь вспомнил о Полине. Пойти к остальным было бы отличной идеей, только где же там её искать?
***
Что до самой Полины, она уже во всю жрала хозяйский «Jack Daniels» и врывалась в тусовку. Горел костёр мечты, куча знакомых и не очень завывали под пьяную гитару «Проклятый старый дом», диск луны, служивший шаром этому танцполу, освещал заброшенный особняк.
Лея — подруга по говнарской юности — обнимала её и пила вместе с ней. Обрыдлые интеллектуалы, роскошные квартирники с правильной музыкой, вековечные монолиты городов — к чёрту всё это, когда есть этот прекрасный праздник. Сансара — от того, что все здесь со всеми, не пойми как, не пойми куда, крутятся, гуляют, оттягиваются — а потом переживают бремя перерождения ввиду тяжёлого похмелья в тщетных попытках вернуть себе память о былых днях, как правило находясь уже в другом месте и в другом времени: в поезде, на вокзале, или где-то на отшибе. Сансара — это про радость. Сансара — это про жизнь.
Кто-то посмотрел на луну, перевёл взгляд на часы, и протяжным голосом пьяного глашатая объявил полночь.
Некто патлатый, в чёрных круглых очках, соломенной шляпе, в вышиванке и шароварах, с внешностью борова и харизмой медведя — старик Нанай — попросил себе гитару. В просьбе не отказали, инструмент подали. Полночь — так полночь, надо соблюдать традиции.
Кто могли ходить — подтянулись к костру, садясь дружным кругом. Старик Нанай закинул ногу за ногу, провёл мощной широкой ладонью по струнам, и проникновенным душевным басом затянул:
«Собралися у дуба
Старинные друзья…»
— Гремит в лесу, — подхватил молодняк, — посуда! Готовится стряпня.
Сколько же здесь, чёрт подери, старых лиц. Всех не упомнишь, особенно на звенящую башку. Ну и к чёрту, зато все свои. Можно поорать. Можно гулять.
— Уже накрыт огромный стол, — хрипло улыбался Нанай, — зажарен чудный поросёнок.
— И-и-и, — затягивали остальные, взявшись за руки, качаясь вокруг костра, — славный тролль несёт
Добротного пивца бочонок, — хором продолжали друзья.
Костёр пылал до небес, освещая лица собравшихся людей. Все они улыбались, все они были счастливы.
Полина радовалась вместе с остальными. Так давно она не была здесь. Уже забыла, каково это — чувствовать себя частью подобного столь пёстрого таинства, сказания о котором, как предание, передаётся лишь легендами да стариками — из уст в уста. Были здесь и косоглазые панки в косухах, и светловласые дети солнца, и мрачные дети ночи — куда же без них.
Образ Наная выделялся среди прочих — и по праву. Он был самым старым из присутствующих, его чтили как старейшину праздника и как древнего кореша по жизни.
— С древних лет, — продолжал он, — как повелось, друзья встречаются раз в год.
Окинув затуманенным взглядом чёрных очков сквозь языки пламени всех собравшихся, он добавил:
— О, сколько их здесь собралось!
— Гуляет сказочный народ! — отвечали ему дружно, подняв бутылки, на дне которых над солнышками всё ещё плескалась жидкость.
Лея одарила Полину заплывшим счастливым взглядом. Недолго думая, подруги поцеловались.
Нанай поднялся с бревна, на котором доселе сидел, поставив гитару на колено, взмахнул рукой, снова ударил по ладам.
— Король сидит напротив лесника, — одарил он кивком парня с пастушьей палкой в руках. Афтон — так его звали — в зелёных одеяниях и с венком, вплетённым в золотистые рыжие волосы, он и вправду походил на лесного духа. Много историй знавал о родном крае — вырос в Карпатах, и по жизни был пастухом да гулякой, но любил читать и умел говорить. Потому ему нашлось здесь законное место краснобая.