Я остановился. Снова повисла тишина. После моего провала она казалась ещё более сдавливающей, чем обычно.
Захотелось провалиться на месте.
— Это стрёмно, — сказал Кирилл.
Я не думал, что это так ударит по самолюбию.
Будто я этого не знал.
— Нет, нет, я не в этом смысле, — Кирилл заговорил так быстро, что съел половину гласных.
— А в каком ещё? Тупая работа, ненавижу её. — Сказал-таки.
— Прям ненавидишь?
Я встал из-за синтезатора и взял новую банку пива. Первый глоток был сильным. Я завалился на диван, рядом с Кириллом.
— А что с ней ещё делать. Она звучит ужасно. Но она – это, блин, последнее, что я написал перед тем, как перестал совсем, понимаешь? — я посмотрел на Кирилла.
Сомневаюсь, что именно это он понимает.
Я отвёл глаза и отпил ещё.
— Когда я сказал «стрёмно», я говорил не о том, как ты сыграл. Это об ощущении, когда слушаешь такую музыку.
— Потому что она звучит плохо, — я связал для Кирилла.
— Нет, не поэтому, — он подтолкнул меня, — то есть, я понимаю, что ты не в лучшей форме сыграл, но я в музыке дилетант и полагаюсь только на то, что чувствую, нравится или не нравится. Я бы сказал, что звучание непривычное и поэтому, поэтому, — он сделал акцент, — кажется, что «стрёмно». Стрёмно в смысле «не по себе», будто покоя что-то не даёт, понимаешь? — я посмотрел на Кирилла. Это уже было немного больше похоже на то, что этой музыкой я хотел выразить. — Знаешь, как музыка в ужастиках, неприятная, нагоняющая мрак. Типа такого, — Кирилл улыбнулся и наконец выпил сам. Пока я играл, он не пил. — Тебя это успокоило?
— Немного.
— Ну слава богу, а то я совсем не знаю, как успокаивать музыкантов.
— Скажешь тоже, — я посмеялся.
— Хочешь сказать, не музыкант?
— Может быть, — я снова посмеялся и наконец-то почувствовал себя расслабленным.
— Не хочешь стать популярным? — Кирилл смотрел на меня так же пристально, как и тогда, когда я играл.
— Нет. Я для себя играю, — сказал в настоящем времени, хотя перерывы между моими «играю» были огромными и сумбурными.
— Ты похож на такого человека, — сказал Кирилл и поднёс ко мне банку.
— Что бы ещё это значило, — я не понял.
— Будем! — он улыбнулся и чокнулся со мной.
Почему-то в этот момент я подумал, что такими, наверное, были отношения Кирилла и Марка, как хорошие товарищи они могли точно так же проводить вечера и ночи за спиртным, обсуждая то, что было близко им обоим, или они не вели таких бесед, а только шутили и всячески развлекались, может быть, они никогда не сидели подолгу дома, а напившись, шли в клуб. У меня нет ни малейшего представления о том, что они творили вдвоём, как вели себя в обществе друг друга, но иногда мне казалось, что я как замена Марку. Замена мертвецу, с которым уже не поговорить, не выпить, у которого не спросишь разрешения «заглянуть на балкон» и которого не вытащишь в город и не угостишь.
Мы ведь и познакомились благодаря Марку. Не было бы его, не было бы этого моего знакомства с Кириллом, а всему виной эта квартира. Эта комната, в которой был убит человек и которая для меня осталась всего лишь комнатой, в которой мы сейчас пили. Будто действительно ничего не было. Ничего не случилось.
Я не заметил, как засмеялся.
— В одного смеёшься? — недовольно отозвался Кирилл. — А мне рассказать?
— Да я подумал, — начал говорить прежде, чем подумал, и почему-то был несказанно рад, — как всё это иронично.
— Иронично? Почему?
— Так мы сейчас сидим там, где убили Марка, и нам так весело и хорошо, — когда я произнёс эти слова, мне стало менее весело и хорошо, я даже почувствовал холод. — Я не о том, что мы должны горевать в этом месте или что-то вроде. Просто подумал. Забей, — я протёр ладонь о диван, — это, как и раньше, звучит, как плохая шутка.
Вроде бы я не был слишком пьян, а вот такие вещи вырывались сами собой.
Совсем не к месту.
— Я понимаю тебя, — Кирилл, как всегда, облегчил мне жизнь своим пониманием. — Звучит так же плохо, как если бы я сказал, что убил Марка, — он смеётся, а мне смеяться не хочется.
Задержав улыбку, я смотрю на Кирилла, а он на меня, и этот его испытывающий взгляд подгоняет говорить.
Толк в плохих шутках я знаю:
— И теперь мне остаётся только добавить, что я ел человека, — первые секунды мы смеёмся вместе, будто это действительно смешно.
Но я не вижу ничего смешного и заставляю себя. Руки дрожат почти так же сильно, как несколько минут назад.
— И как на вкус? — спокойно спросил Кирилл отпивая.
— Как курица или кролик, — говорю будто знаю, — на самом деле вкус меня не интересовал.
Теперь отпиваю я и перебарщиваю.
Тишина подходит, и я чувствую это намного острее, чем раньше, и звук дребезжит громче, чем в прошлые разы, и на самом деле этот звук напоминает мою ужасную нескладную игру. Этим она и пугает – тем, что так точно отражает мой страх.
Банка выпадает из рук, и я трезвею, когда Кирилл валит на диван и прижимает как прессом. Рукой он вцепился в моё горло, надавливая пальцем между ключицами так, что воздух в горле встаёт, а второй – схватился за мою руку. Я начал мельтешить, пытаться освободиться, но палец только сильнее давил на горло. Позже я понял, что вторую мою руку Кирилл прижал коленом.
Когда я перестал сопротивляться, он убрал палец. Я задышал через рот.
Вспомнил, что Марка зарезали, представил, что под паркетом сохранились высохшие следы крови, и подумал, что мне немного повезло: пока руки Кирилла заняты мной, никто мне глотку не перережет. Слабое облегчение, но это первое, что пришло на ум. А на лице Кирилла было такое же расслабленное выражение, когда он спрашивал, не музыкант ли я.
Умирать мне совсем не хотелось.
— И зачем ты убил его? Задолжал много? — а ещё мне было страшно, что он опять начнёт меня душить. Оказывается, это не так сложно.
Кирилл улыбался, будто всё это продолжало быть шуткой двух пьяных друзей. Просто мы дурачимся. Смерть ничего особо не значит, с ней можно играть, как и с трупом «хорошего товарища».
Я закусил губу.
Никакие это не игры.
— Просто он был дураком. — Смехотворная причина.
— Если бы всех дураков убивали… — не успел я сказать, как Кирилл снова начал душить. Кажется, за то, что перебил.
— Славное было бы место, если бы всех дураков убивали, — и так же славно ему было душить меня.
В какой-то момент я понял, что нужно закричать, и тогда же я понял, что не могу этого сделать: не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Я забил ногами.
— Но, знаешь, если бы таких дураков не было, не было бы и меня.
Я закрыл глаза. Лицо горело, а горло ныло от боли. Казалось, ещё немного и палец его продавит.
— Понимаешь?
Ни черта я не понимаю!
Кирилл отпустил. От воздуха у меня закружилась голова. Кровь била в организме как бешенная. Я знал, надо дышать умеренно, но никак не получалось – я хотел вдохнуть как можно больше.
— И теперь ты убьёшь меня? — это всё, что мне хотелось узнать. Может быть, умереть будет не так страшно, если я буду об этом знать. Мне так казалось. Наверное, это неправильно.