— Вот так некстати, — сказал Джим про себя, — теперь, пожалуй, не скоро найдёшь, что и ответить. Он пошёл, однако же, прямо к своему господину, с видом совершенной уверенности в самого себя.
— Ну что, Джим, где ты был? — спросил Том:— я искал тебя.
— На собрании, на собрании, масса Том.
— Разве я не тебе говорил, собака, что ты не должен ходить на собрания? — сказал Том, присовокупив страшное проклятие.
— Простите, господин. Ради спасения души, я совсем забыл о вашем приказании. Но уж я же вам скажу, что это за собрание было — у! какое назидательное!
Глупая гримаса, тон и поза притворного раскаяния, с которыми сказаны были эти слова, забавляли Тома, так что, хотя он и поддерживал суровый вид, но хитрый негр сейчас же увидел своё преимущество.
— Я не верю, что ты был на собрании, — сказал Том, осматривая его с ног до головы с притворным подозрением, — ты верно был на какой-нибудь пирушке.
— Помилуйте, масса! Вы обижаете меня! Надеюсь, во мне нет ничего такого, что могло бы подавать повод к подобному заключению! Сегодня старик Помп говорил такую проповедь, что просто прелесть!
— Я готов держать пари, что ты ни одного слова не помнишь из этой проповеди, — сказал Том, — из чего взят был текст?
— Текст? — сказал Джим тоном уверенности, — из двадцать четвёртой главы, об Иерусалиме, стих шестнадцатый.
— Желал бы я знать, что там говорится?
— Ах, масса! Извольте я повторю вам от слова до слова, — сказал Джим с невыразимым видом самодовольствия, — вот что говорится там: "Поутру вы станете искать меня и не найдёте". Это важный текст, масса; вам бы следовало подумать над ним.
И действительно, на другое утро необходимость принудила Тома задуматься над этими словами; Джим не явился на призыв его, несмотря на поднявшийся ураган, на проклятия и оборванную проволоку от колокольчика. Прошёл значительный промежуток времени, прежде, чем Том окончательно убедился в побеге Джима. Неблагодарная собака! Наглый хитрец! В жизнь свою не знал ни в чём отказа и осмелился бежать! Том поднял тревогу во всём округе. На многих других плантациях также оказался недочёт в невольниках. Волнение сделалось всеобщим. В собрании владетелей невольников положено было обыскать всех лиц, проникнутых идеями аболиционизма, и принять немедленно меры к удалению их из штата. Члены комитета общественного благоустройства посетили двух почтенных джентльменов, получавших газеты северных штатов, и объявили, что они или должны немедленно сжечь эти газеты, или оставить штат; и когда один из них заговорил о правах свободного гражданина и спросил, на каком основании ему делают подобное предложение, ему отвечали вразумительно и ясно:
— Если вы не соглашаетесь, то ваши амбары с хлебом будут сожжены; ваш домашний скот будет уведён; если и после этого вы будете упорствовать, то дом ваш будет преданы пламени, и вы никогда не узнаете виновников ваших потерь.
Том Гордон был главным действующим лицом в производстве всех этих операций. Побег своих невольников он исключительно приписывал содействию Клейтона, и потому напал на его след с горячностью легавой собаки. Он открыто похвалялся своим нападением в лесу, несмотря на всю низость этого поступка. Том разъезжал с подвязанной рукой, как раненый горой, и принимал от некоторых знакомых ему дам выражение признательности и похвалы за свою неустрашимость и храбрость. Когда он убедился при настоящем случае, что погоня за беглыми осталась безуспешною, его бешенство и злоба не знали пределов, и он решился привести в движение и воспламенить против Клейтона до крайней степени негодование плантаторов вокруг Рощи Магнолий, в Южной Каролине. Это не трудно было сделать. Мы уже говорили о скрытном неудовольствии, навлечённом на себя Клейтоном и его сестрой по поводу распространения грамотности между неграми их плантации. Том Гордон поддерживал школьное знакомство с старшим сыном одной из соседних с Клейтоном фамилий, — молодым человеком, таким же бездушным и развратным, как и он сам. Услышав, что Клейтон удалился в Рощу Маньолий, Том охотно принял приглашение этого молодого человека навестить его.
Глава LIV.
Деспотическая свобода
Клейтон удалился в Рощу Магнолий поправить расстроенное здоровье и упадок духа. С ним вместе приехал и Фрэнк Россель. Наши читатели, вероятно, часто замечали, как долго может продолжаться дружба между двумя лицами, которые по образу мыслей своих должны бы неизбежно чуждаться друг друга. Кажется, но самой силе нравственных элементов, честолюбивый человек никогда не может идти рука об руку с человеком, который любит добро ради добра. В этом мире, где развитие во всех предметах так несовершенно, приязнь часто продолжается довольно долго между людьми с наклонностями совершенно противоположными. Дело в том, что Россель не хотел лишиться общества Клейтона. Он любил в Клейтоне то, чего недоставало в нём самом. Услышав, что друг его нездоров, Россель приехал к нему и с искренним радушием вызвался проводить его в Рощу Магнолий. Клейтон не видел Анны со времени неудачной защиты дела Милли,— не видел потому, что не имел свободного времени, и потому ещё, что люди, которые не могут говорить о своих горестях, часто убегают общества тех, дружба и любовь которых могли бы вызвать их на откровенность. Впрочем, Клейтону не суждено было в его новом приюте найти желаемое спокойствие. Близкое присутствие Тома Гордона вскоре стало делаться ощутительным. Как проводник, пропущенный в атмосферу, наполненную электричеством, привлекает к себе ток электричества, так и Том становился средоточием господствовавшего неудовольствия. Он ездил на званые обеды и разговаривал там, писал статьи для местной газеты, возбуждал негодование в людях легкомысленных и легко воспламеняемых. Не прошло недели, как из молодых, необузданных его сообщников образовалось особое общество, целью которого было открыть и искоренить скрытный аболиционизм. Анна и брать её сначала заметили совершенное прекращение всех изъявлений радушия и гостеприимства, на которое так щедры жители Южных Штатов. Наконец, в один прекрасный день, Клейтону доложили, что несколько джентльменов желают его видеть и ждут в гостиной нижнего этажа; Клейтон спустился гуда и был встречен ближайшим своим соседом, судьёй Оливером, прекрасным, видным, пожилым джентльменом, из фамилии с большим влиянием и хорошими связями. При Оливере находился мистер Бредшо, которого мы уже представили читателям, мистер Панн, весьма богатый плантатор, человек энергический и даровитый, бывший в течение нескольких лет представителем своего штата в конгрессе. По замешательству, в котором находились посетители, не трудно было заметить, что они явились по делу неприятного свойства. Не легко, для людей, как бы ни было сильно их неудовольствие, вступить в неприятные объяснения с человеком, который принимает их с спокойствием и учтивостью, свойственными джентльмену. После обычных приветствий и осведомлении о погоде и урожае, посетители обменялись взглядами, не зная с чего начать объяснение причины своего посещения.
— Мистер Клэйтон, — сказал наконец судья Оливер, — нам крайне прискорбно вступить с вами в неприятное объяснение: мы все питаем самое искреннее уважение к вашему семейству и к вам самим. Я знал и почитал вашего родителя в течение многих лет; и с своей стороны, поставляю себе долгом сказать, что считал за особенное удовольствие иметь вас своим близким соседом. Необходимость заставляет меня объяснить вам нечто неприятное. Образ ваших действий в отношения к невольникам, ни под каким видом не согласуется с нашими общественными учреждениями, и долее не может быть терпим. Вам известно, что обучение невольников чтению и письму воспрещено законом, и что нарушающие этот закон подвергаются строгому взысканию. Мы всегда старались толковать это постановление снисходительно; — случайные отступления, делаемые втайне, для некоторых слуг, заслуживающих своим поведением такой снисходительности, были допускаемы между нами, и мы не обращали на это внимания. Но учреждать заведения для правильного распространения грамотности, даже на вашей плантации, так противоречит прямому смыслу закона, что мы, вынужденные обстоятельствами, решились принять меры для приведения закона в исполнение, если вы сами не согласитесь исполнить его.