Арнольд. Прямо или косо? (Смеется.)
Морис (Мотлу). Они будут похожи?
Мотл. Что?
Морис. Будут ли похожи костюмы на те, что нарисованы на гравюрах, которые я тебе дал?
Мотл. А почему они должны быть похожи?.. Старые гравюры, чуть ли не заплесневелые… пфуй… (Жест отвращения.)
Морис. Это гравюры того времени. Французские офицеры в 1895 году были одеты так, как на этих гравюрах!
Мотл. Та, та, та, та!
Морис. Что «та, та, та, та»? Говорю тебе, они были одеты так!..
Мотл. Ладно, ладно, предположим, они были одеты так, что дальше?
Морис. Ничего, ты делаешь костюмы, ориентируясь по возможности на эти гравюры, как мы и договаривались…
Мотл. Я ориентируюсь, ориентируюсь, именно так… форма будет такая же…
Морис. И цвет тоже!..
Мотл. Ну, это… (Залману.) Немножечко сахару, пожалуйста…
Морис. Что «ну это»? Что «ну это»? Что все это значит?
Мотл (спокойно, выпив глоток чаю и откусив сахару). То это: форма — да, цвет — нет!
Морис. Ты спятил? Он что, спятил?.. Я специально купил эти гравюры, чтобы у тебя был образец!
Мотл. Благодарю за доверие… А ты хотел бы, чтобы я пригласил режиссера, настоящего, чтобы у тебя был образец?
Морис. При чем здесь это? Речь идет о верности действительности, об истине! Костюмы были голубые, они должны быть голубые… во имя исторической правды!
Мотл. Да кому нужна твоя историческая правда? Лично я открою тебе одну истину, самую подлинную: у меня много лет лежит отрез чистой шерсти прекрасного качества, но красный… голубого у меня нет… Вот какова правда! Костюмы будут красные!
Всем.
Красный цвет для офицерского мундира, разве это плохо?
Ответная реплика присутствующих, скорее одобрительного характера.
Морис. Красный?
Мотл. Ну, скажем, гранатовый, чтобы быть точнее. Но гранатовый отличный, не такой, как бывает, линялый или замызганный, нет, гранатовый густой, теплый, гранатовый, как цвет граната!
Морис (глуповато хихикая). Ты что, смеешься? Хочешь меня разыграть?
Мотл. Я?
Морис (орет). И перестань переспрашивать по всякому поводу, как говорящая ворона…
Мотл (показывая на него пальцем). Глядите на него… Глядите-ка… Можно подумать, что я бросил ему в суп дохлую крысу… Красный, сударь, красный, и с пышными эполетами с золотой бахромой… В таком-то костюме и самый маленький из карликов почувствует себя великаном!
Показывая на Мишеля.
Как только он в него влезет, персонаж войдет ему в плоть и в кровь, начнет жить в нем, кипеть, и вот тогда-то он вскричит: «Невиновен, невиновен!» — по-настоящему искренне и убежденно, так что нас всех прошибет слеза и мы начнем рыдать, рыдать… Да, да, держу пари, держу пари… Костюм в театре — это все, все… остальное — вздор и чепуха!
Морис. Мотл, Мотл, давай поговорим спокойно! Твой красный, или, как ты говоришь, гранатовый, отрез ты аккуратненько положи в нафталин, и он полежит до нашего следующего спектакля, в котором, клянусь тебе, ты сможешь непременно его использовать, мы специально выберем пьесу на этот красный цвет, но сейчас мне нужны костюмы голубые, голубые, как на гравюре…
Мотл (некоторое время смотрит на него, короткая пауза, потом говорит). Скажи мне, это что, каприз или навязчивая идея?
Морис. Мотл, в последний раз повторяю тебе, что костюмы солдат и офицеров французской армии в 1895 году были…
Мотл (прерывая его). Знаю, знаю, они были голубыми, бесповоротно голубыми!.. Но здесь никто, кроме тебя и меня, никогда не будет иметь случая увидеть вблизи ли, издалека ли ни твои чертовы гравюры, ни твоих солдат 1895 года, тем более — офицеров; а если ты оденешь их в гранатовые мундиры, каждый скажет: глянь-ка, французские солдаты и офицеры носили гранатовые мундиры… И еще они скажут: что ни говори, а французы имеют вкус; это что-то такое особенное — французский шик, пехотинцы в гранатовых мундирах — какая элегантность!.. А если, не дай Бог, какой-нибудь тип скажет: стоп, пардон, французские солдаты 1895 года носили голубое, а не гранатовое, никто ему не поверит, он будет выглядеть сумасшедшим или лгуном… «Что, в голубом, как наши крестьяне, солдаты польской армии?» И ему придется взять свои слова обратно и покинуть зал… Где же будет тогда истина? И потом, между нами говоря, голубой ли, гранатовый, черный, серый, зеленый — что это изменит? Жаба останется жабой, солдат останется солдатом, какого бы цвета ни была его спина! Чтоб они все сдохли в аду в страшных мучениях, эти бандиты, которые только и умеют, что воевать, чтоб они не нашли нигде покоя, чтобы день и ночь являлись им все сироты и все несчастные, которых они обрекли на нищету и отчаяние, за исключением, конечно, тех, кого завербовали силой, несчастные ребята, они здесь ни при чем, такие же жертвы…