Залман. Может быть, вы освободите мне место для скамеек, прежде чем я начну их таскать…
Арнольд. Минуточку-минуточку, мы же еще не прорепетировали. Ну-ка быстренько проговорите нам разок эту вашу штуковину целиком, а мы потом вам скажем, что следует сделать, чтобы это было современно и все прочее…
Вассельбаум. Буду бесконечно вам признателен…
Арнольд. Делаем прогон целиком…
Вассельбаум. Простите?
Арнольд. Расскажите нам свой стишок, сударь, снимайте штанишки; как будто перед вами настоящая публика… Прерывать вас не будем, только запишем замечания, а потом поспорим о деталях пункт за пунктом…
Вассельбаум. Вы в самом деле чрезвычайно любезны… Не знаю, как…
Мотл. Мы хотим вам помочь…
Вассельбаум (доставая из кармана несколько листочков). Я уже читал лекции, но это было в Швейцарии и на английском языке, а здесь, на идише — впервые…
Зина (прерывая его и почти направившись к нему). Ну что, он уже начал или мы здесь всю ночь просидим?
Арнольд усаживает ее на место.
Вассельбаум (сосредоточивается, прочищает горло, потом говорит). Глубокоуважаемые братья!
Переводит дыхание.
Арнольд (пользуясь этой паузой, устремляется к нему). Позвольте, позвольте… Я должен сказать вам одну очень важную вещь… Видите ли, в этом зале, здесь всегда разговаривают, такая привычка, будь это спектакль, лекция ли или заупокойные бдения — все разговаривают, и довольно громко. Поэтому, если вы раза два или три громко не скажете: «Тише, тише, ша, пожалуйста», прежде чем вы не начнете прочищать горло вот таким образом…
Громко и яростно издает трубные звуки горлом.
…вас никто не станет слушать!.. «Глубокоуважаемые братья», — это надо сказать очень громко, зычным голосом, а не вполголоса, как вы, и не себе в бороду. Стесняться нечего, пусть они почувствуют, что поезд тронулся, что дан сигнал к отправлению.
Вопит.
«Глубокоуважаемые братья». Чувствуете?
Морис (со своего места). Нет… Нет, так вы похожи на пьяного извозчика, понукающего свою лошадь, орать вовсе не следует, вы произнесли «глубокоуважаемые братья» и так достаточно громко, чего вам не хватало, так это убежденности, у-беж-денности! Совершенно не чувствуется, что вы обращаетесь именно к своим братьям!
Зина. А почему именно «глубокоуважаемые братья»? Что это значит «глубокоуважаемые братья»? Почему просто не сказать: «Добрый вечер, ребята» или: «Привет честной компании»?
Мотл. «Приветствую вас, товарищи» — вот что хорошо звучит. Я слышал, как один тип произносил речь, года два или три назад, не помню… не помню где и не помню о чем… Но до сих пор вспоминаю, как он это сказал: «Приветствую вас, товарищи», — до сих пор у меня в ушах звучит. «Приветствую вас, товарищи!»
Арнольд. Идиот несчастный: «Приветствую вас, товарищи»… Это, наверное, был бундовец, твой тип, а не сионист; а этот парень — сионист, а не бундовец и не большевик…
Мотл. Ну и что, что, бундовцы и большевики купили слово «товарищ»? Каждый может им пользоваться, даже и сионисты, слова — свободны!
Зина. Нет, нет… «Приветствую вас, товарищи» похоже на Биробиджан, куда папочка Сталин хочет всех нас заткнуть, чтобы мы тесали камни…
Арнольд. Как это — тесали камин?
Зина. Вот он скажет: «Приветствую вас, товарищи», — и все дружно встанут, пойдут домой и там забаррикадируются…
Мотл. Пожалуй, «глубокоуважаемые братья» несколько попахивает сбором пожертвований и потому опасно, поскольку сразу приводит зал в скверное расположение духа. «Смотри-ка, — говорят в зале, — еще один попрошайка», — и уже слушают его не очень внимательно, думают о своем — о непростроченных лацканах, о нераскроенной подкладке, о невшитых рукавах…
Зина. Вы будете просить денег?
Вассельбаум, несколько растерянный, отвечает Зине, пытаясь уловить ход мыслей собеседников, ему это трудно, он не поспевает.
(Почти кричит, чтобы привлечь его внимание.) Денег будете просить?
Вассельбаум (подпрыгивает, потом в растерянности разводит руками). Все зависит от местного комитета, я не занимаюсь деталями, я приглашен местным комитетом, который организует лекцию, как считает нужным, я же прихожу, говорю и ухожу, моя роль состоит скорее…