Арнольд. Ша, ша, ша… Морис, ты нервничаешь, ты волнуешься; безусловно, мне это нравится, ты написал прекрасную пьесу, да, да, ты хочешь о чем-то сказать, прекрасно, да, да… но они поймут, что они могут и чего они тоже хотят, только когда они будут здесь, будут сидеть перед нами. Если они придут… Кстати, лет десять тому назад я играл в труппе Бломского, в Варшаве, одну пьесу, по правде говоря, плохую пьесу, даже названия ее теперь не припомню… и надо вам сказать, играл страшного мерзавца, порочного, злого, ограниченного и всякое такое…
Мотл. В общем, характерную роль!..
Арнольд. Да, я был недурен, сумел, слава Богу, с ней справиться… Так вот, этот самый мерзавец все время лупил свою жену, что бы она ни сказала. И как-то раз выходит его сосед и спрашивает: «Янкеле, почему ты бьешь свою жену?» — а мерзавец отвечает: «Разве она не моя жена?» Так вот, дети мои, на этой фразе я сорвал аплодисменты, она произвела настоящий фурор… единственная фраза, которая вызвала аплодисменты в этой вонючей пьесе, название которой я даже не могу вспомнить. Вот так…
Зина. Что ты хочешь сказать своим «вот так»?
Мотл. В самом деле, что?
Арнольд. Люди понимают лишь то, что хотят понять, то, что их устраивает, и ничего другого!..
3ина. В Варшаве, возможно, но не здесь!..
Арнольд. Здесь тоже, здесь тоже, везде!
Зина. Нет, сударь! Нет! Не надо! Не везде! Не здесь!
Арнольд. Да, сударыня! Да! Везде! Дураки и мерзавцы есть везде!
Морис (швыряет внезапно свой текст между Зиной и Арнольдом и кричит). Вы перестанете драть глотку?
Всеобщее смущение, молчание. Тогда он продолжает более спокойным тоном.
Репетиция окончена.
Мотл подбирает брошенный Морисом текст. Морис берет его и цедит сквозь зубы.
Всего хорошего!
Уходит.
Сцена вторая
Залман на корточках перед печкой, он разжигает огонь. Входит Мишель.
3алман. Ты уже здесь?
Мишель (подходит и греется у печки). «Лучше прийти на четверть часа раньше, чем хотя бы на одну минуту позже».
3алман. Ах вот как! Есть такая поговорка?
Пауза.
Однажды, много лет назад, я был тогда еще молодым и красивым… ну, скажем, был тогда еще молодым… моя мать мне сказала: «Ступай-ка ты к дяде в Броды, там ты, может быть, станешь ученым или еще кем-нибудь! И Господь однажды в своем ослеплении, может, и тебе назначит хорошую судьбу, хотя ты и бандит, проходимец и тупица». Мой дядя в Бродах был вроде раввина, он хорошо зарабатывал, у него были ученики, он, кроме того, продавал билетики со счастьем и еще кое-чем занимался, словом — концы с концами сводил… Ну, я распрощался со всеми, что я буду спорить? Ступай в Броды? Пойду в Броды… Но вместо того, чтобы идти туда обычным путем, я решил где взять напрямик, где срезать угол, шел то там, то здесь, день все вверх, день — все вниз, я тянул, тянул, а время шло… Однажды, много позднее, когда у меня уже начала пробиваться борода, я встретил неподалеку от Бродов какого-то безумного старика с растрепанной бородой, он бежал, как угорелый, будто за ним гнался дьявол!.. Это был мой дядя из Бродов! Я ему говорю: «Куда бежишь ты, дядя, в твоем возрасте, один, под дождем?» Шел дождь… Он узнает меня и начинает плакать и благодарить Господа за то, что он до этого времени задержал меня в дороге: всех его учеников насильно завербовали в армию. Броды принадлежали уже не Польше, а Российской империи, царю, и царские солдаты явились и силой взяли всех мужчин, которые имели растительность на лице и кое-что в штанах и могли стоять хотя бы на одной ноге. Он же убежал, опасаясь, как бы демоны не опомнились и не прихватили также и его, несмотря на его преклонный возраст, седые волосы, расширение вен и ревматизм. С тех пор я всегда и везде опаздываю!..
Мишель. В 1895 году тебе было сколько лет?
Залман. Сколько мне было лет в 1895 году? По правде говоря, в вопросе о возрасте трудно быть точным даже в пределах нескольких лет. Мой отец не торопился записывать своих детей, он ждал, пока их будет побольше, чтобы не ездить несколько раз… А потом, так много их помирало в младенчестве. Словом, с точностью до одной ездки скажем, что в 1895 году мне было между двадцатью пятью и тридцатью, лет двадцать восемь, для ровного счета.
Мишель. Гм!.. Гм!.. двадцать восемь… В то время ты слышал какие-нибудь разговоры о капитане Дрейфусе?