А все равно радовала. И кто знает, отчего так.
Обычно, принято радоваться весной, когда воздух только наполняется ароматами надежды на что-то новое и светлое, на перемены к лучшему и пробуждению души.
А у меня и перемен-то никаких. Та же работа, вот уже три года. Мама все еще в Турции, покупает новую одежду, чтобы потом раздать на реализацию в магазины. А дома только отчим, который придя с работы сразу тянется к банке пива и телевизору, чтобы в очередной раз найти то, что можно по десятому кругу обругать в нашей стране. Да еще бабушка, которую давно надо бы проведать.
Подошел троллейбус: старый, потертый, синий, с налепленной рекламой на боках. Я вошла внутрь и села. Мест хватало. Маршрут был далекий — от центра, потому и редко когда перегруженный. Отдала контролерше тринадцать рублей, та недовольно отщипнула билетик, будто от души оторвала, и кинула в руки. Села к себе на персональное, накрытое видавшей виды протертой бархатной тряпкой кресло и тщательно умастилась, будто и не вставать ей на следующей остановке, чтобы обилетить вновь вошедших.
Не став тратить время на созерцание бабушек и дедушек с какими-то скорбными, будто обиженными за неоцененную никем прожитую жизнь, лицами, я отвернулась к окну и ушла в себя, в размышления. О чем бы таком хорошем можно было бы сейчас подумать? Но хорошее, увы, на ум не шло.
Машины, мотоциклы, магазины, рынки, многоэтажные дома… Можно было бы и пешком, да вот сегодня почему-то не хотелось. Царапала где-то изнутри фраза, брошенная Татьяной насчет арабов, которые не слишком разборчивы.
А я вот арабов не любила. И ради секунды ненужного внимания не стала бы платить огромные деньги и лететь в Египет. Или в Турцию. Пусть даже в Эмираты.
Нет, путешествовать я любила. Очень! И вовсю надеялась, что однажды повезет увидеть те места в мире, к которым почему-то тянулась душа. В старинную Европу или куда-нибудь на острова… Красивых мест много — выбирай, если есть возможность.
Я вздохнула.
Но отпуск в этом году я себе позволить не могла. С деньгами было туго, да еще в последнее время бабушка болела часто. А на таблетки уходило много, хоть и не жалко было для родного человека, лишь бы здоровье это приносило.
Только вот отпуск из-за этого все никак не наступал. А поэтому не то что Европы, а даже Египта, как Валентине Олеговне, мне было не видать.
На одной из остановок вошли двое — молодая пара. Сразу же устремились в уголок, прижались друг к другу, будто слиплись, и такое блаженство на лицах! Смотреть на них в упор было неприличным, поэтому я улыбнулась, глядя в окно. От пары шла хорошая энергетика: радостная, свежая, чистая. Наверное, все еще в самом начале. Посмотришь на таких, и будто воздух чище становится. И только некоторые старики, непробиваемые от собственной накопившейся внутри боли за что-то, укоризненно качали головой. Невосприимчивые к чужому счастью.
А мне было приятно. Пусть даже глазком взглянуть на влюбленных. Будто прикоснуться на секунду к чужому волшебству, к чьей-то сказке.
Кота снова мучили.
Соседская детвора постоянно издевалась над ним. А все потому, что кот был глухим. Совершенно. Не слышал ни плохих, ни хороших голосов — вообще ничего не слышал. Сказалась то ли лютая морозами зима, то ли какая-то болезнь.
Гонимые кровожадными желаниями соседские девочки — одной семь, другой девять лет, — тянули бедное животное за хвост, пытались топать перед его носом, гнали с клумбы. А кот, как назло, обладал на редкость добрым и терпимым нравом и уходить никуда не спешил, черт бы его за это подрал.
Детей я разогнала. Зло и быстро. Вся терпимость от подобных сцен у меня заканчивалась враз. И мамаш я не боялась. Голову бы отвернула и родителям за таких вот детей.
Подошла к коту, достала из сумки купленный на остановке перед домом пакетик с Вискасом, выложила прямо на траву. Мишка (почему-то я мысленно именовала кота именно так), почуяв запах знакомых ладоней, быстро подбежал ко мне и заорал хрипло и надрывно, требуя ласки. Даже еду отложил ненадолго, лишь бы погладили белую пушистую спину.
Я вздохнула и приласкала. Как своего, как родного. Может быть, это была моя вина, что он до сих пор здесь ошивался? Даже перезимовал как-то. Задняя лапа была вывернута к пузу и не разгибалась, отчего Мишка ходил только на трех, а от хвоста осталась только половина. Причины этому я даже предполагать боялась.
Он терся. Все не ел. А я смахивала слезы уже почти привычно. От бессилия. Так, чтобы никто не видел. Черт бы подрал отчима, у которого аллергия на кошек. Давно бы уже забрала, а так завтра будет очередной пакетик Вискаса на траве.