огда бы не искал Меня, если б Я уже не нашёл тебя"... Это я насчёт Книги Жизни. Будь ревностна - "Много званых, но мало избранных". Господь любит и зовёт всех, но мало кто избирает Царство, оставаясь теплохладным. Тогда приходят скорби, лишения, страдания - чтоб через них смягчилось сердце, пришло отвращение к греху. Господь кого любит, того наказует. Господь всех призывает, но знает, чем всё кончится, ибо для Него нет времени. Нет настоящего, прошлого, будущего Он и изначально всё знает. Время течёт для нас, и в нём мы свободны выбирать между добром и злом. Вот Пушкин знал, что Татьяна не станет прелюбодейкой, и за то любил её, так?.. Тебе даны разум и Образ Божий. И закон в сердце, и свобода выбирать - свет или тьму. Всякий грех, помни, кража у себя самой. Тот же букет с изъяном - кладёшь в карман, отнимаешь у души. Искушение - брань, то есть сражение, бой. Выиграл-проиграл. Проиграл, согрешил - значит, ранен. Много ранений - возможная смерть. Никто бы не спасся, но мы искуплены Божественной Кровью, Господь победил смерть. Веруй и моли о милости. "И, по молитве их, поколебалось место, где они были собраны, и исполнились все Духа Святого и говорили слово Божие с дерзновением. У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного. И полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду". /Деян.4:31, 32, 34, 35/ Вот он где, настоящий коммунизм... А она думала о Гане, которому было даровано рождение свыше. И о том, что у избранников и искушения бывают огненные. Никогда она не заговаривала с отцом Тихоном о Гане, ни так, ни на исповеди, и снова и снова благодарила Господа, что тут ей не в чем было каяться... Всё лето они не виделись - она вкалывала по-чёрному - на стройке, на участке, на рынке, отрабатывая долги. И ещё ухитрялась по вечерам со слипающимися глазами сочинить несколько страничек. Спать удавалось по пять-шесть часов, она себе изумлялась, что выдерживает, и выдерживала. И вот, наконец, в октябре дом был, в основном, готов, цветочный сезон окончен, сценарий сдан, долги почти все выплачены. И тогда остро захотелось увидеть Ганю, которого она целую вечность видела лишь во сне один и тот же сон: они бредут рука об руку среди закатных лужинских сосен, и рыжий дух Альмы невесомо, как и их похожая на полёт поступь, едва касается в бесконечно длинных прыжках росистой травы. Он куда-то исчез, этот дух, с тех пор как началась суета со стройкой, торговлей и долгами. С тех пор как появился в Лужине привезённый Денисом "немец" Анчар - от медалистов Антея и Чары, которого купил Филипп. Но когда из пушистого трогательного комочка вымахал здоровенный волкодав, которого нужно было не просто выгуливать регулярно, но "с нагрузкой", который в квартире грыз с тоски всё подряд, и поскольку дома сидела, в основном, свекровь, перед ней стала трагическая дилемма: или ходить целыми дня ми по комнатам с валидолом и тряпкой, или спускаться во двор и там гоняться за Анчаром. Который, в свою очередь, гонялся за всеми движущимися предметами - другими собаками, кошками, машинами и мотоциклами. Денис приходил только ночевать, Филипп с невесткой Лизой укатили в Пицунду, и свекровь торжественно заявила, что хоть и очень любит собак и вообще мухи не обидит, и Анчар красавец и умница, но вопрос стоит о её жизни и смерти. И раз уж у них теперь есть дача, а она лично освободила Иоанну от забот по дому, воспитания внука и стирки Денисовых рубашек, то пусть она, невестка, хоть в чём-то поступится личным комфортом ради семьи и возьмёт Анчара хотя бы на лето. Напрасно Денис втолковывал, что лужинский "личный комфорт" напоминает скорее полевой стан и стройплощадку - свекровь лишь твердила, что они все сговорились сжить её со свету. В Лужине Денис появлялся редко, в основном, чтобы обговорить тот или иной сценарный эпизод. Стройка и связанная с ней разруха, горы мусора, досок и щебня внушали ему ужас, как и новый облик жены - отощавшей, дочерна загорелой, в драном спортивном костюме, стоящем на ней колом от подтёков клейстера, раствора и краски. Яна, одна среди всего этого апокалипсиса, непостижимым образом с ним управляющаяся, не требующая ни Денисовых мужских рук, ни денег, чего тот ужасно боялся, ибо ни того, ни другого не было... Яна, перескакивающая с высокой духовной тематики на строительно-торговый жаргон, а то и срывающаяся в выяснении отношений с "работничками" на площадную брань. Он не понимал, что происходит, каким образом из скромной запущенной дачи, на которую они весной кое-как наскребли деньжат, вырастает нечто масштабно-фундаментальное. И откуда в литературной даме, с которой он прожил уже четверть века, проснулся вдруг эдакий многопрограммный строительно-огородный (он ещё не знал, что и торговый) суперробот, квалифицированно ныряющий то с пассатижами в забарахливший газовый котёл, то с кистью на стремянку под потолок, то корчующий ломом старый смородиновый куст... - Погоди, я сейчас! - орала она, продираясь мимоходом через тысячу неотложных дел. Когда можно будет, наконец, умывшись и переодевшись, приложиться к его щеке и вернуться на несколько часов в обычную жизнь. Помирая со смеху - такое у него было лицо! Он боялся, что она его попросит помочь и одновременно боялся её новую - супербабу с отбойным молотком, всезнающую и всесильную, ни о чём не просящую. И когда она, наконец, становилась прежней и они работали бок о бок, как всегда, и он сидел за дяди Жениным столом, потягивая любимый свой жасминовый чай /"твой барин", как говорил дед/ - он постепенно успокаивался и заговаривал о том, о сём, а Яна делала вид, что ей интересно. И он понимал, что она лишь делает вид, но предпочитал не докапываться. "Докапываться", будить спящую собаку он терпеть не мог. Да и что она могла ему рассказать? Про неведомую силу, которая так властно и настойчиво уводит её от знакомого, привычного, а она, страшась Огня, играет в чужие игры, порой самозабвенно до изнеможения, сама не очень-то понимая, зачем этот дом ей, жаждущей полёта, свободы от суеты, а ставшей батрачкой, рабой дома и куска земли, прикованной к этим строительно-садовым делам и долгам... Теперь вот Анчар, в восторге носящийся за птицами и бабочками, с которым надо было не только регулярно гулять, но и ухаживать за ним, как за младенцем - больше чем на несколько часов не отлучишься. И которого всё же пришлось взять, потому что свекровь была права - Иоанна действительно ей подкинула, вольно или невольно, свою семью, жила своей жизнью. Надо было хоть как-то её уважить. Да и вообще на даче собака нужна. Иоанна стряхивала, сдирала с себя прежнюю жизнь, привычки, связи, как пловчиха тину, выбравшаяся наконец-то на желанный, но незнакомый берег из какого-то опостылевшего замкнутого водоёма. Новое рабство принёс этот берег или это какой-то неизвестный покуда, непроявленный вид свободы? Она не знала. Просто неведомая сила, которой она своей волей подчинилась, распорядилась так, а не иначе: И возможно, это добровольное подчинение и являлось свободой, как осознанной необходимостью, подчиниться этой Воле... Послушание воле? Наверное, - думала она, - весь вопрос в том, чья она, эта воля. Два, казалось, бы взаимоисключающих начала заложены Творцом в человеке: свобода и послушание. Рабство и бунт - вот история человечества, особенно России. И путь каждого конкретного человека. Мы жаждем свободы, а наша злая, греховная, разрушительная воля разрушает и нас, и всё вокруг, и тогда... мы жаждем рабства. Подчиниться чьей-то иной воле - мудрой, справедливой, очищающей, благой. И мы творим себе кумиров, не находим таковых в лице грешных земных правителей, тоже рабов кого-то и чего-то, разочаровываемся во всяких "измах", в собственных рабских страстях, похотях и кумирах, и вновь жаждем призрака свободы. Заколдованный круг. Свобода не как противодействие, противостояние, а как единение, слияние такое возможно лишь в Боге. Святая Троица, триединство, свободно соединённое любовью. Трое в Одном. Лишь Истина абсолютно свободна. Добровольное подчинение самой Свободе - только здесь могут примириться две бездны. Слившись свободно, свободно подчинившись абсолютно свободному, я сама становлюсь свободной. Дух свят и свободен и, слившись добровольно с Духом, я становлюсь свободной. "Я сказал, вы - боги", т. е. Дух Божий присутствует в нас, животворит и "ходит, где хочет", это - наша суть, тоскующая по родной стихии. Свобода - освобождение от всего, мешающего соединиться со Свободой. Две бездны, по Достоевскому, - они необходимы. Без них не было бы свободы, была бы бессмысленная история. Их совмещение - конец всемирной истории. И в этом совмещении, примирении свободы и послушания - глубинный смысл истории, путь от грехопадения и распятия до воскресения, дорога "к солнцу от червя"... Но если без выбора нет свободы - Он, Творец... Имеет ли выбор Сама Истина? Да, конечно, - разъяснит впоследствии отец Тихон, - Уничтожить падшее ослушавшееся человечество или спасти? Искупить собственной мукой на кресте... Бог стал человеком, чтобы падший человек вновь обожился. Искупленное Божественной Кровью возвращение каждого человека к первичному богоподобию /по образу и подобию/ - смысл земного пути. И горе тому, кто крадёт у Бога. То есть, соблазняя других, заставляет их отдавать своё время, здоровье, способности не делу спасения и просветления бесценной человеческой души, а собственной неограниченной похоти. На чём и основано все общество потребления. То есть она в корне порочна и противна Богу. Ты воруешь не только у своей души, у её судьбы в вечности, но и других заставляешь служить своему греху. "Вы куплены дорогой ценой"... Христос свободно и добровольно избрал крестную муку, чтобы нас спасти. "Да минует Меня чаша сия... Впрочем, не как Я, а как Ты хочешь". Вот он, выбор, вот где сомкнулись две бездны. Свобода и послушание. Свободное послушание делу несения общей муки, твари и божества, делу великой жертвенной любви во имя восстановления единства мира. Бога и человека... "Твоя от Твоих Тебе приносящих о всех и за вся"... Вот указанный нам путь. Свобода - осознанная необходимость послушания Творцу, Который есть Путь, Истина и Жизнь. Ну а как её узнать, эту Божественную Волю? Вручить свою жизнь, единственную и неповторимую, простому деревенскому священнику - миру это показалось бы безумием. Миру, из которого она ушла. Иоанна осознала окончательно, что сбежала, как и благословил отец Тихон. Кто же она теперь? Помещица? Цветочница? Наступит осень, она заколотит окна, вернётся в Москву и надо будет жить, как прежде. Играть себя прежнюю, Иоанну умершую, но не родившуюся свыше. Кто она теперь? Как жить дальше? - Господь укажет, - отвечал отец Тихон, будто предвидя, что Денису удастся, как заслуженному деятелю искусств, выхлопотать разрешение на первоочередное подключение газа - этой осенью, а не будущим летом, как планировалось. Пришли на разведку шустрые ребята и, поскольку она на радостях не стала торговаться насчёт щедрых "премиальных", сходу притащили ацетилен-кислород, трубы, шланги. И работа закипела. А через несколько дней на кухне неиссякаемая дальняя огненная речка прорвалась четырьмя горячими трепещущими голубыми гейзерами. И ожил, зашумел натужно нагревательный котёл, что-то там завоздушило, долго не пробивало, котёл постукивал, гудел, распалялся, ребята колдовали с ключами и вёдрами, что-то сливали, подливали, подкручивали, матерились. И вот, наконец, пробило, котёл загудел ровно и умиротворённо, одна за другой теплели, оживали под рукой Иоанны ледяные радиаторы, и всё это здесь, в Лужине, казалось чудом. "Чудо" тут же обмыли под солёные огурцы и сваренную на плите картошку в мундире, ребята ушли, весьма довольные, получив, кроме денег, по экземпляру детской книжки Кравченко-Кольчугина с фото и автографом /украла у Дениса - счастливый новоявленный писатель отвалил пачку для группы/. Ребята почему-то никак не хотели верить, что Кравченко - тот самый Кольчугин, так и эдак вертели фото, мол, "не похож". Кравченко был похож. Просто он старел, старел и их сериал, Иоанна подумала, что печальный факт "ничто не вечно под луною", в том числе и бесконечные сериалы, может обернуться для неё счастливым освобождением. Когда не надо будет ездить ни на Мосфильм, ни в Останкино, ни на съёмки, и ничего не надо будет сочинять, и никаких тебе поправок и замечаний, никаких худсоветов... При этой мысли она испытала невыразимое блаженство и вознесла к Небу молитву, чтобы сбылось это как можно скорее и давнишние мечты Дениса о совместных зарубежных постановках всяких столь Любимых дядей Женей "ихних" детективов, наконец, осуществились. Вскоре в доме воцарилась африканская жара. Иоанна открыла на ночь окна, но котёл не отключила, так ей нравилась эта новая игрушка. Весь следующий день она будет красить окна и батареи, печь в духовке картошку, без конца кипятить чайник... Лужинский дом всё более подгонялся под неё, её привычки, вкусы, становясь таким же увесисто-необходимым и удобно-защитным, как панцирь для черепахи. Каждый уголок, каждая деталь были продуманы ею, дом становился незаметно её частью, она уже не могла без него, еще не отдавая себе в этом отчёта, с привычной тоской думала о неизбежном переезде в Москву /не зимовать же, в самом деле, на даче, как медведица!/. В конце концов, у неё семья, обязанности, надо совесть иметь... Прошёл август, наступил сентябрь, грянули первые заморозки. Цветы, вроде бы, кончились, а работы в саду становилось всё больше, конца не видно. Выкопать георгины, гладиолусы, посадить под зиму тюльпаны, нарциссы, всё подсушить, уложить на хранение... А сад, огород, всякие там перекопки, обрезки, консервы... Грязная, одичавшая, с по-крестьянски загрубевшими руками /если случалось по необходимости появиться в свете и кто-то пытался привычно поцеловать ей руку, она протягивала сжатый кулак/, - Иоанна питалась, в основном, хлебом, молоком и чаем с "подушечками" по рублю килограмм. Денег у неё не осталось, долгов тоже. Анчара кормили соседи он охранял и их участки. Однажды она поехала на электричке на склад за гвоздями. Повезло - купила "семидесятку", да ещё в магазине на последний рубль - буханку горячего ржаного хлеба и полтора кило маринованных килек. Был дивный тёплый день, бабье лето. Она сидела на скамье, подставив лицо солнцу, жевала кильку с хлебом, думала, что дома от души ещё и чаю напьётся... И неожиданно поняла, что ничего другого не хочет. "Мой дом - моя крепость". Покой и воля. "Какое счастие - не мыслить, какая нега - не желать"... Однако вдруг захотелось увидеть Ганю. Только его домик она почти не тронула в своей глобальной перестройке - лишь кое-где необходимый ремонт. Здесь всё было, как при Гане. Она входила, затаив дыхание, как в храм, садилась на потёртый диван и закрывала глаза. Ганя был рядом, она это чувствовала, и они вели молчаливый диалог без слов, где было неважно содержание, где всё заменяло чудо его незримого присутствия, даже запах его сигарет. Хотя Варя сказала, что Ганя принял постриг и теперь совсем не курит. И вот она не выдержала и поехала в Лавру, дав себе слово просто глянуть на него незаметно и тут же уйти. Как она и рассчитывала, Ганя направлялся с братией к трапезной, она его различила мгновенно - в монастырском облачении, как и другие, он нёс что-то белое - рулон бумаги или свёрток, не разберёшь. Она стояла в молчаливой толпе женщин в платках, была в таком же платке и тоже не шелохнулась. Он не остановился, увидев её, лишь чуть замедлил шаг. - Иоанна... - эта его улыбка из "прекрасного далека"... - Я знал, что ты сегодня придёшь... Да, я тебя звал. Такой период одиноко и трудно... Но искушения пройдут, ты молись за меня... Как хорошо, что мы увиделись, Иоанна... Иоанна... Он молча, без слов, всё это сказал ей, удаляясь с толпой братьев. Эта улыбка по имени Иоанна... Свободной от свёртка рукой он перекрестит, благословляя, всё более разделяющее их пространство, и она непостижимым образом ощутит на лбу, сердце и плечах обжигающее прикосновение его пальцев. "Во имя Отца и Сына и Святого Духа..." Остановись, мгновенье. А дальше всё устроится само собой. С наступлением холодов она неделю поживёт в Москве, мотаясь каждый день в Лужино. Основными проблемами было отключение котла /оставлять - страшно, совсем отключить - дом промёрзнет, залить антифриз - ядовито, а вдруг где течь?/ Ну, и Анчар, конечно, кормить его, прогуливать... А забрать в Москву - мучить всех, и людей, и пса. И однажды соседка, которая до смерти боялась подходить к анчаровой будке, каждый раз принимая перед кормёжкой валерианку, проворчит Иоанне: "Носит тебя холера, сидела бы дома!" Она явно имела в виду не московскую квартиру, а Лужино. "Дома"... Да, Валя права. Её дом уже давно здесь, московская квартира Градовых так и не стала ей "домом", в отличие, например, от невестки Лизы, которая там сразу прижилась, безраздельно господствовала, совершенствовала и благоустраивала. Не стала Иоанна и горожанкой, москвичкой, задыхаясь от беспросветного одиночества на фоне массы ненужных знакомств, мероприятий, дел и развлечений. - Не могу же я бросить дом и Анчара... Она это представила как подвиг, самопожертвование. Домашние особо не возражали - с появлением Лизы действительно всё утряслось, вплоть до стирки Денисовых рубашек. Только сочинять сценарии Лиза, к сожалению не умела. Поэтому Иоанне приходилось всё же время от времени появляться "в миру". Ну, и не уклоняться от супружеских обязанностей /впрочем, достаточно приятных/, как ей велел отец Тихон, чтобы "не вводить мужа во грех блуда", и приезжать иногда в Москву. Потом в Лужине выпал снег, который как-то сразу прекратил все дела. Иоанна наслаждалась его первозданной белизной, тишиной, лыжными пробежками с Анчаром, иногда даже ночью, по серебристо-лунной лыжне под звёздами, лёгкой постной едой - /винегреты да кашки с салатами, орехи, мёд/ - и духовной пищей в изобилии: Варя попросила отвезти в Лужино и сохранить несколько коробок с книгами. У них были какие-то неприятности с ксероксом, упрекали в слишком активной религиозной деятельности. "Своего" парня в типографии, кажется, даже арестовали - расспрашивать Иоанна не стала. "Скажешь, книги остались от прежних хозяев, в случае чего", - вполголоса наставляла Варя, загружая коробки в машину. Она была не на шутку напугана и призналась со стыдом, что совсем не готова к подвигу. Случись что, как же дети, что с ними будет? А Иоанна всё никак не могла понять ни прежде, ни теперь - какая необходимость была коммунистам брать на вооружение атеизм, богоборчество? После полувека советской власти, которой церковь доказала свою лояльность? Поскольку большевиков жизнь после смерти не интересовала, то и не было никакого противоречия между земной жизнью праведного коммуниста и верующего. Грядущее счастье человечества, если разуметь под этим не ненасытный разгул страстей, всемирную обжираловку и общих жён, а царство духовности, высоких идеалов, творчества, единения человечества, свободного от греха, преодолевающего зверя в себе и познавшего Небо уже в земной своей жизни - это ли не общая мечта? Этот бунт был скорее не только против во многом дискредитировавших себя церковников, но и во многом результат невежества в вопросе понимания основ Божественного откровения, Замысла о мире и человеке. Роковое недоразумение, ибо нет более неприемлемого явления для мечтающей о светлом будущем человеческой души, о всеобщем счастье и справедливости, чем материализм, грубое обуржуазивание бытия. - Не волнуйся, с меня что взять? - отшутилась от Вари Иоанна, - Тётка с ума съехала, сидит у себя в дыре, починяет примус. Так, наверное, про неё и думали. Отдельные неудачные попытки "достать" её, импровизированные набеги с вином и шашлыками уже создали ей в свете ту же репутацию "трехнутой", что когда-то была и у Гани. Знакомых гнало в Лужино любопытство, иногда корысть, возможность дачного прикола для самых разных и сомнительных целей. Ахали, восхищались, расспрашивали. Иоанна же, помятуя о тайной возможной духовной подоплеке каждого визита /от врага искусить, от Неба - за вразумлением/, выпив рюмку-другую, оживлялась, заводила иногда вдохновенную проповедь, и нельзя сказать, чтоб её не слушали. Тоже ахали, задавали вопросы, иногда даже плакали. Растроганная Иоанна звала пр