Неужели они не понимают, что Иоанна скорее умрёт, чем встанет у Гани на пути? Что его путь так же свят для неё, как и для него.
Вернулась Варя и сказала, что дядя Женя не только не возражает насчёт мансарды, но и оказался поклонником их телесериала, который регулярно смотрит по ящику, так что им будет о чём поговорить. Она сообщила это не без иронии, но Иоанне было на её иронию плевать — теперь у них с Ганей был целый день в запасе!
После общего чая с вареньем и ржаными сухариками Глеб увёл Ганю в мастерскую — отдельный флигель в глубине участка, спал Ганя тоже там. А Яна пошла знакомиться с дядей Женей, о котором она уже знала от Гани, что он младший сын священника, отпрыска древнего и знатного рода, который Ганя по конспиративным соображениям не назвал. Принявшего сан незадолго до революции, репрессированного в конце двадцатых, потом ссылка, долгожданное разрешение на сельский приход, оккупация… После войны — возвращение в Москву и даже орден — за то, что в церковном подвале скрывались в течение нескольких месяцев коммунисты, раненые, евреи — все, кому грозила опасность. Двух сыновей /Глебова отца и дядю Женю/ он воспитал в лояльности к советской власти и искренне исповедывал свой особый «христианский коммунизм» как земное устроение бытия.
Отец Глеба, иконописец и реставратор, умер рано, благословив сына продолжить своё дело, а дядя Женя, которого образованная матушка обучила нескольким языкам, пошёл по сугубо мирской стезе — преподавал в школе, давал частные уроки, делал переводы в научном издательстве. Скопив деньги, осуществил давнюю мечту — купил дом в Подмосковье, чтобы дружно, всей семьей трудиться на земле… Но дружно не получилось — семья у дяди Жени, хоть и многочисленная /дети с мужьями, жёнами и внуками/ была, по выражению Вари, «бесноватая». И в городе у них старику не было покоя, а на даче и вовсе непрерывные склоки — из-за комнат, грядок, кто где вскопал и кто сколько сорвал… Ещё пока была жива хозяйка, держалось кое-как, а после — чуть не драки. Тут племянник и предложил — будем жить, ухаживать за участком и домом, платить сколько надо за аренду, а деньги эти чтоб дядя Женя поделил между своими переругавшимися домочадцами, — пусть они на них снимают себе дачи кто на Юге, кто в Подмосковье, кто в Прибалтике — кому где угодно.
Подробности Яна узнает потом, а пока, с ксероксом под мышкой, который сунул ей Ганя, чтоб почитала перед сном /Соловьёв, «Духовные основы жизни»/ Яна заявилась к старику, который не просто ждал её, а за накрытым столом.
— Садитесь, Яночка, вы, наверное, не приучены к постам, а меня по немощи благословили молочное — сыр вот, масло мажьте, не стесняйтесь. Вино вот своё, домашнее — видели, у меня виноград растёт? Мелкий, правда, но настоящий, никаких морозов не боится. Ну, со знакомством.
Он размашисто перекрестился, перекрестилась и Иоанна. Какой славный дед! Отхлебнула из рюмки. Вино было сказочное, совсем как в сказочной стране Абхазии. Даже слабый запах «Изабеллы».
Она вдруг ощутит зверский голод и начнёт молотить бутерброды — старик едва успевал намазывать. Было очень стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. У неё всегда от волнений просыпался волчий аппетит.
Выпили по второй.
— А я вас совсем иначе представлял. Эдакой бандершей в три обхвата, Сонькой Золотой ручкой. Вам-то этот мир откуда знаком? Жаргон их, нравы, вся эта братва — откуда это пошло?
Яна рассказала о своих поездках в колонии, про поразивший её урок чтения в колонии строгого режима, когда совершенно жуткие с виду громилы по-детски подсказывали друг другу, шалили, прилежно выводили по складам: «мама мыла раму», «баба ела кашу», а потом один потянулся, хохотнул сипло, обнажив один-единственный зуб: «Щас бы бабу!.». Дядя Женя засмеялся.
Ну и в судах сидела на процессах, с делами знакомилась, с заключёнными. Они, как правило, охотно идут на контакт…
— Да, у вас здорово закручено, и глубоко… На самом высоком уровне, я вам скажу. Я ведь люблю детективы, на языке читаю, избалован, можно сказать. А вас всегда смотрю с удовольствием.
— Ну спасибо, — Яна схватила ещё бутерброд.
— Нет, я серьёзно. Ешьте, ешьте… А главное… Как вы прекрасно знаете дно… Дно человеческой души. Этих демонов в каждом…
— Ну, демоны в каждом — это от режиссёра. Моего супруга и соавтора, — сказала Яна, — Это он их разводит. Кто кур, кто демонов.
— Думаю, вы их тоже чувствуете, — настаивал дед, — И вы их жалеете.
— Демонов?
— Нет, людей, которые им поддаются. И правильно. Мир у вас такой страшный, жестокий — это я вам объективно, как зритель говорю. Повсюду их власть бесовская губит людей… А этот ваш мальчик, Павка… Муровец это, от… Я так понимаю, — продолжатель Корчагина… — тот ведь тоже трагическая фигура, мученик… И этот — один против зла. Жалко его, в жизни такие погибают… Но Господь — с ними. Это вы очень убедительно показываете…
— Знаете, а я об этом как-то даже не думала…
— Вот видите, не думали, а вышло так. Павке все время вроде как чудо помогает. А Господь чудо и есть.
Такая неожиданная трактовка Иоанне нравится.
— Я вот что не пойму, Янечка, — как у вас всё это проскакивает? — Я цензуру имею в виду.
— Это тоже у нас товарищ Градов. Убеждает, пробивает, — это всё он.
— Пробить — самое главное. У вас ведь и сборник издан «По чёрному следу», так? Дефицит, не достать.
— Хотите я вам подарю? — у Иоанны вдруг мелькнула безумная идея, — с автографом? И у Кравченко возьму, передам ваши комплименты, ему будет приятно.
— В самом деле? Это для меня большая честь, — старик был в восторге.
— В следующий раз привезу. И детективов для вас захвачу, у нас много на языке. Муж английский знает, немного польский.
— Польский я тоже знаю. На французском можно.
— На днях привезу.
— Ну зачем вам беспокоиться, можно через Варю.
— Ничего, очень будет приятно ещё с вами повидаться, мне у вас так нравится. Вот приеду и погощу, если не прогоните.
— Помилуй Бог, — охотно вступил в игру дядя Женя. Кожа на его щеках дрябло алела от вина, как у чуть спущенного первомайского шарика. — Такую гостью, прогнать.
— Мансарда у вас свободна? — продолжала «играть» Иоанна. Только бы не спугнуть!
— Для вас? Всегда!..
— Вот и чудесно. Значит, я её снимаю до конца лета, вместе будем сочинять следующую серию. По рукам?
И, не давая старику опомниться, шлёпнула на стол пачку денег. Всё, что было в сумочке. Старик оторопело уставился на них, потом на Яну, которая продолжала лучезарно улыбаться.
«Господи, помоги мне… Ведь каникулы скоро кончатся…» Дед даже обиделся.
— Уберите презренный металл, мадам. С вас — только детективы.
— И детективы будут, привезу полный примус. На французском, польском, австралийском…
— Такого нет.
— Для вас всё есть. Напишем.
«Откажется — падаю на колени», — подумала Яна, примериваясь, куда падать.
— Но… вы даже не видели комнату, там днём очень жарко, вам не понравится.
— Понравится! — кричит Яна, чмокая его в щеку-шарик, — За нашу дружбу! А Варе с Глебом так и объясните — решили вместе писать детектив.
Они выпивают ещё по глотку. Старик встаёт, вынимает из комода комплект постельного белья.
— Сама подниметесь, Яночка? Только осторожно, за перила держитесь. И окно при свете не открывайте — комары налетят.
Крутая узкая лестница, комната просторная — железная койка, шкафчик, стол и табуретка. Стены обиты вагонкой, по стенам развешаны пучки трав — мяты, ромашки и ещё каких-то неведомых, отчего густой, настоенный на июльской жаре воздух можно, кажется, пить, как чай. На столе — оставленная кем-то косынка в горошек и «Новый завет». Зарубежное издание, такие только начали появляться в Москве. Яна раскрывает наугад — так она иногда гадает.
«И он встал, взял постель свою и пошёл в дом свой». /Мф. 9, 7/
«Постель»… Что-то связанное с бельём, которое она держит под мышкой?