«Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?» — «Писательские организации не занимаются этим с 1927 года». — «Но ведь он ваш друг?» Пастернак замялся, и Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос: «Но ведь он же мастер, мастер?» Пастернак ответил: «Это не имеет значения»…
Б. Л. думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы…
«Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить». — «О чём?» — «О жизни и смерти». Сталин повесил трубку». /Свидетельствует Анна Ахматова/ Пастернак назвал Сталина «гигантом дохристианской эры», имея в виду его ветхозаветное мышление.
СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:Революция для Иосифа — принудительное спасение. Он скорее всего интуитивно сознавал, что насильственное религиозное спасение противоречит СВОБОДЕ во Христе, Который не может спасать насильно, ибо Его надо избрать СЕРДЦЕМ, родиться свыше, ПОЛЮБИТЬ итогом всей земной жизни. Поэтому Иосиф использовал идеологию коммунизма, наиболее близкую христианству идею государственного устройства. Виновен ли он в своём выборе — решит Суд. Во всяком случае я утверждаю, что было бы куда хуже, если бы Иосиф употребил для насильственного коллективного спасения православие. Или бы постепенно «обуржуазился» или соблазнился «мировой революцией»…
Недозволенное священнику позволялось кесарю. Без воли Неба нет начальников и «кому много дано, с того больше спросится». Кесарь обязан ограждать вверенный ему народ «от Лукавого», от соблазнов враждебного Богу царства Мамоны. Большинство народа, если взглянуть правде в глаза, дети неразумные, а большинство верующих плохо себе представляют, во что верят. Каждым отдельным «человеко-ребёнком» никто не занимается, за церковной оградой он оказывается порой полностью во власти армии тьмы. «Имя им легион».
Спасение народа — прямой долг кесаря, которого Творец будет судить «по плодам» — по жатве Господней. Если человеко-ребёнок верит сердцем, воцерковлён — прекрасно, остальных же надо провести, подобно Моисею, по пустыне, оградить от хищников, расчистить, как закопчённую икону, до «образа Божия»! Предоставить каждому богоугодную работу, «хлеб насущный», по возможности «избавить от Лукавого». Христос — Путь, Истина и Жизнь, и там, где человек стоит «на Пути», приносит добрые плоды — Спаситель обязательно приходит. «Без Меня не можете творить ничесоже», то есть лишь на Божьем дереве добрый плод. «По плодам их узнаете их»…
Задача кесаря — привести свой народ не к пропасти, а к Дому Отца, а там уж пусть решает Отец… Или Сын, про Которого сказано: Я — Дверь.
Hо тут уже вопрос о методах. Имеет ли право кесарь защитить свой народ «железным занавесом», стрельбой, репрессиями? Когда часто гибнут и невинные под горячую руку… Помимо «воцерковлённых» в ведении Иосифа, в его винограднике были и «привитые» и просто «дикие» сорта. Если считать не по количеству посещающих храмы /истинно верующих определить невозможно, да и не в вере дело, ибо если веришь, но не слушаешься Учения — сугубый грех/ — если отталкиваться от количества тёмных, задавленных унизительным бытом и нуждой народных масс царской России, а также «эксплуататорских классов» /выражаясь языком Иосифа/, вампиров /выражаясь нашим языком/, или пирующих среди нищих Лазарей /на языке Евангелия/, - в ком за годы правления Иосифа был расчищен Образ Божий и осуществлён Замысел? Таких найдётся немало, овец, сбережённых от расхитителей. Может быть, даже в сравнении с царской Россией, не говоря уже о России Эсэнговской, хотя Союз и считался официально атеистическим государством. Причём здесь мы имеем дело не с религиозностью внешней, фарисейской, а с исповеданием Пути, с глубоким внутренним, хоть и чаще всего неосознанным служением Истине, отличающим советского человека в двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые… Да и потом, пока номенклатурные оборотни не распахнули ворота крепости Иосифа и не ринулась во внутренность храма всякая нечисть.
* * *И всё же Иоанна так и осталась для них чужой. Длинноволосые интеллигентные молчуны с отстранённо-настороженной улыбкой, их подруги и девушки — тоненькие и какие-то пришибленные, в длинных юбках и косынках, с неизменным молитвенником в сумочке, иногда с чётками, мелькающими в тонких пальцах, перешёптывающиеся и переглядывающиеся о чём-то лишь им ведомом — они производили странное впечатление. Иоанну одновременно раздражала и восхищала их замкнутость на себя, порой беспощадное к себе внимание с неизбежным самобичеванием не только за поступки, но и за неподобающие мысли, их стоическое умение выстаивать длиннющие службы, подолгу молиться дома, выдерживать посты, не раздражаться в отношениях с детьми, которым Иоанна давно бы надавала подзатыльников. Их бесстрастно-учтивое обращение друг с другом, беспрекословное подчинение отцу Киприану, который требовал иногда послушания в самых радикальных вопросах — вроде как бросить престижную работу, имеющую весьма отдалённое отношение к атеизму, продолжать жить с Драчуном и пьяницей мужем, не говоря уже о запрете применять противозачаточные средства, пусть даже детей этих уже мал мала меньше. Плакали, но подчинялись безропотно.
Иоанне во всём этом виделось воистину казарменное насилие над личностью, настоящий террор, а Варя в ответ толковала ей, что наша воля испорчена, греховна, равно как и желания наши, что наилучший выход для человека — отречься от своей воли и позволить Господу вершить через духовного отца твою судьбу. Ибо «сила Божия в немощи совершается» и «научи меня творити Волю Твою»… Варя сказала, что нам часто не дано напрямую знать эту Волю и что нам полезнее, мы иной раз даже ропщем, что не выполняются наши просьбы и желания. Допустим, вы опаздываете на самолёт к больному ребёнку, молитесь, чтобы успеть, но опаздываете и недовольны, а самолёт разбивается… Разве мы можем предвидеть будущее? А священникам часто открыто, они ближе к Небу.
С этим Иоанна была согласна. «Бойтесь ваших желаний, они иногда осуществляются,» — сказал кто-то мудрый.
И ещё Варя расскажет историю про одного дворянина, который решил бросить греховную жизнь и уйти в монастырь. В монастыре он попросил у настоятеля одинокую келью, кувшин воды и краюху хлеба в день. И чтоб его заперли.
Настоятель ответил, что рано тебе, брат, в затвор, этот подвиг для тебя не по силам, твори лучше послушание со всеми братьями, корзины плети. Не хочу, говорит, со всеми, хочу в затвор. Ну ладно, дали ему отдалённую келью, хлеба, воды и заперли, — рассказывала Варя, — Стал он молиться. День проходит, два, навалились на него помыслы, вспомнил о прежней своей беззаботной жизни, пирах, женщинах, носятся перед глазами лакомые блюда, напитки, красотки, — подвижник не сдаётся, молится прилежно, все видения греховные отметает. Так проходит неделя, другая… Всё победил, исчезли помыслы, бесы, наступила тишина. Желания греховные пропали, а внутри — пустота кромешная! Выходит, кроме мерзости этой, суеты, низких помыслов и бесов, ничего нет в его душе. Пуста душа, значит, вроде бы, и его самого нет, одна пустота. «Скорлупка», как говаривала мадам Блаватская.
— Тут он как заорёт, — рассказывала Варя, — Отоприте! — орёт, выскочил из кельи, трясётся, как безумный, плачет, пустоты своей ужаснулся. Так наказал его Господь за гордость. Еле привели в чувство, посадили со всеми корзины плести.
Стал он смиренно со слезами молить Господа наполнить эту отравную пустоту светом. И тогда постепенно начал в нём восстанавливаться образ Божий, который мы своей злой волей искажаем и уродуем. Так не разумнее ли этой своей волей отречься от неё, воли? Добровольно предать себя в руки Творца? И не мешать спасать…
Иоанна возразила, что священник — не Бог, он может и согрешить, и ошибиться. Ну а Варя скажет, что даже если и ошибётся, то и спрос будет с него, потому что твой духовник отвечает за тебя перед Небом.