Несколько неудачных попыток оказались печальным опытом, мне бывало непросто хоть как-то объяснить свою реакцию.
Я сделала вывод раз и навсегда: не стоит и пробовать.
Объяснить, в чем тут было дело, я не могла, никогда об этом не думала, мы ведь не спрашиваем человека, что там у него внутри творится, когда он дышит, а что — когда задыхается. Воздуха не хватает, только и всего. Невыносимо, бесполезно.
Я скрутила сигарету, рассеянно прислушиваясь к разговору девиц. Ничего интересного…
Внезапно мне все осточертело, я встала, приняла решение и отправилась к Джино.
— Плохо себя чувствую, хочу уйти… Знаю, тебе будет трудно найти замену, но мне и правда не по себе…
Честно говоря, я вполне успокоилась, просто хотелось прошвырнуться, я не понимала, почему Роберта должна отдыхать, а я — корячиться… К моему превеликому удивлению, Джино не стал с ходу вопить.
— Выкручусь как-нибудь до вечера с этими двумя… Иди домой и отдохни.
Я надела на лицо выражение суперобреченности.
— Спасибо тебе.
20.30
Подойдя к своей двери, я пошарила за подкладкой куртки, не нашла ключей и позвонила. Стоя на площадке, увидела соседку с парнем, который не был нашим соседом, — они беседовали о чем-то, и он явно смешил ее. Наконец Гийом открыл мне.
— Уже с работы?
— Осточертело.
— Тебя все-таки вышибут однажды. Будем тогда гулять вместе по городу.
Брат был дома один, сидел перед ящиком, играл: управлял гремящим болидом, собирался участвовать в заездах на трассе в Монако.
— Смотри, я всех сделаю. Стартую первым, а ты ведь меня знаешь — никому не дам себя обогнать.
На кухне я автоматическим жестом открыла холодильник и на сей раз угадала: Гийом явно был у мамы, принес мясо и пиво.
Я поставила мясо в микроволновку, думая о Мирей. Как она поправляла прическу машинальным движением, не прерывая разговора, грациозно поднимая руки над головой, подкалывая шпильку, возвращая на место выбившуюся прядь. Грудь тоже поднималась вверх, напрягалась, розы на ключице казались слегка выцветшими — должно быть, она сделала эту татуировку давно. Рисунок заходил на верхнюю часть груди, прятался под платьем. Кожа, покрасневшая от холода, — она ведь ходит полуголой зимой. "Повышает тонус" — так она сказала. В Мирей было что-то пьянящее, возможно, то, как она смотрела на вас: почти застенчиво опускала глаза, потом внезапно вскидывала ресницы, вглядывалась — напряженно, пристально — снова отводила взгляд. Ресницы невероятной длины вздрагивали, отмеряя ритм.
Переворачивая мясо, я спрашивала себя, что в ее болтовне может быть правдой.
Я услышала, как соседка взялась за дело — на моей памяти впервые не со своим парнем, хотя тот ее так уделывал, что другой никакого здоровья не хватило бы отрываться на стороне. Я хихикнула про себя: она выкрикивала все тот же набор непристойностей… как в день Страшного суда.
Мясо в печке съеживалось на глазах.
Я спросила себя, какого черта Саиду понадобилось в "Эндо".
Тряхнула головой, гоня прочь тревожащие душу мысли.
Гийом пришел на кухню, как всегда оживленный и веселый.
— Иногда надоедает все время побеждать. Правда, я эту игру знаю наизусть, надо ее заменить, чтобы стимул появился. Не пережаривай мясо, будет невкусно…
— Сиди здесь сам и следи за ним. Хорошо провел день?
— Суперски! Выбил всех мудаков со Стрит-Файтерс. Убедился, что цветок полит. Состроил козью морду соседу напротив — за то, что слушает Кевина Эбанка, поиграл фанки, постирал, пришел первым на всех трассах… Черт, иногда я даже жалею, что не работаю, такая скука.
— Да ладно… В кино не был?
— Забыл… К тому же мне кажется, я видел все, что сейчас крутят. Господи, да выключи ты печку, мясо в угли превратишь! Сама-то что делала?
— Ходила повидать твою подругу-официантку.
— Она обо мне спрашивала?
— Нет. Да не расстраивайся, я не призналась, что мы знакомы.
— Ясно. Она хороша, да? Я тоже к ней схожу, мне нужна как раз такая подружка. Вы говорили только о парижанках?
— Она говорила.
— И что?
— Да ничего… Знаешь типа по имени Виктор?
— По-моему, нет… Что будешь делать к мясу?
— Макароны, конечно. Поставишь воду на огонь?
— Ладно. Кто он, этот Виктор?