— Тебя плохо кормят в этом доме? — Игорь Дмитриевич брезгливо разглядывал засохшие огрызки хлеба, разложенные на столе его богатого, давящего своим великолепием кабинета. Под сухари была заботливо подложена ткань, чтобы, не дай бог, не испортить полированное красное дерево. И сам хозяин дома не притронулся пальцем ни к одному куску. Только потыкал, пошевелил их какой-то палочкой… Потом палочку выкинул, а руки долго протирал платком. Губы на красивом лице были искривлены презрением, лоб нахмурен, а в глазах Женя увидела… разочарование?! Это ее больше всего ужаснуло.
Не сразу смогла проглотить ком в горле — так разнервничалась. Сипло прошелестела (сама свой голос не узнала):
— Очень хорошо кормят, спасибо, мне всего хватает. Вдоволь. Огромное вам спасибо, правда!
— Тогда… зачем эти стратегические запасы? — Он обошел вокруг стола, ближе к девочке, навис над ней своей внушительной фигурой. Заставил еще больше вжимать голову в плечи. Женя старалась не съеживаться, держать спину гордо и прямо. Но как же это было сложно и страшно… — На случай побега готовишь? Так я уже говорил: не мечтай. Уйдешь отсюда, лишь когда позволю. И с тем, что разрешу взять.
— Что вы! Я даже не думала ни о каком побеге! Здесь у вас так замечательно! Я никогда раньше так хорошо не жила! — Это волнительная скороговорка вылетела из уст быстрее, чем девочка успела подумать.
Суворов слегка потеплел взглядом (или Жене так хотелось верить?), выдержал паузу…
— Тогда — будь добра, объясняй. И так, чтобы я поверил.
— Ну, нельзя же его выкидывать! Как вы не понимаете? Столько людей по миру ходит, которым он пригодился бы!
— Так ты решила благотворительностью заняться, за мой счет?
— Да… Нет.. — Запнулась, не ожидала такого подвоха… — Какая же это благотворительность? Сухие корки и огрызки! Если только втихаря отдать бездомным… Чтобы не умирали совсем… Знаете, как больно живот крутит, когда три дня ничего не ел? А от воды — только хуже еще становится?!
Последние фразы она выкрикивала, уже не сдерживая себя. Слишком жива была еще память. А хозяин дома невозмутимо молчал и смотрел непроницаемым взглядом.
— Конечно! Откуда вам знать, что эти сухари для целых тысяч людей — несметное богатство! Вы такой гадости, как они, и не пробовали никогда! А для меня… — потеряла запал, не встречая сопротивления, — для меня — самое желанное и дорогое когда-то было! В деревне люди выкинули, а я подобрала. На целую неделю хватило. Хоть там совсем была гадость, а лучше, чем воздух и лебеда.
И сжалась после этой тирады, ожидая: теперь уж точно выгонит. Напросилась. Но не жалела: сколько можно молчать и со всем соглашаться?
— Женя… — Он, кажется, впервые обратился к девочке по имени. И это… напрягло. — Давай договоримся?
— Смотря о чем…
— Ты посмотри, как осмелела, а? — Усмехнулся, неожиданно. — Правильно. Нельзя ни на что соглашаться заранее. Опасно это и непредусмотрительно.
— Я понимаю.
— Но, однако же, однажды пообещала…
— Тогда очень жить хотелось. Страшнее, чем остаться — не было ничего.
— Ты даже не представляешь, насколько страшнее может быть…
— Это просто вы не представляете, от чего я сбежала.
— Поделишься?
— Нет. Простите, но не могу.
— Договорились.
Какое-то странное ощущение возникло: Игоря Дмитриевича будто подменили, в момент. И он, удивительно, впервые с ней разговаривал. По-человечески. И даже принимал, местами, ее право молчать и спорить.
Подозрительно. Очень подозрительно. Однако, раз начал говорить — нужно ловить момент.
— А почему вы, вдруг, так со всем соглашаетесь? В чем подвох?
— У тебя мнение есть. Позиция определенная. Умеешь ее отстаивать. Это полезно для будущей жизни. — Он вернулся обратно, расположился в удобном кресле… Затянул паузу. — А я тебя ломать и превращать в ничтожество не собираюсь. Не фанат таких развлечений, знаешь ли.
Женя молчала, не зная, что на это сказать.
— Но имей в виду — это касается только тех моментов, где я готов признать твою правоту. Ошибешься — лучше не спорь и не нарывайся.
Глава 7
Игорю абсолютно не нравилось происходящее. Даже не то, что в доме творилось с появлением этой девочки: Светкины метания и причитания легко было игнорировать. Порой забавно было наблюдать, так взрослая и неглупая, в общем-то, женщина, такой ерундой страдает. Грустно — от того, какой недалекой она оказалась, не желающей смотреть на мир глазами ребенка, хлебнувшего немало бед за свою короткую жизнь. Вроде бы, и сочувствовать она умела раньше. Но совместное переживание с подругой из-за неудачной прически — такая мелочь, когда человек не замечает голода в чужих глазах.
Противно было от себя самого. От своих метаний и неопределенности. Вроде бы, хотел быть жестким и не вестись на эти жалкие истории о страшной жизни. И даже, в принципе, рассуждал довольно цинично и холодно. Не притворялся перед собой, ни разу. А вот глядя на саму девчонку… Терял временами настрой, и это его раздражало. Способность выдержать одну линию всегда ему помогала — в бизнесе, в дружбе, с животными, с техникой. Да с чем угодно. Не было в нем никогда ни мягкости, ни податливости. Гибким бывал — да. Но только тогда, когда это требовалось для дела.
А эта… Женя… и имя-то дурацкое какое… несколько раз меняла его настрой во время разговора. И та история с сухарями была не последней. Правда, и общались-то они редко — все больше по таким вот поводам, когда требовался вызов на ковер и разборки.
Даже от учебы в элитном лицее она отбрыкалась. Хотя на нем настаивал и он, и Света. Вымолила себе право учиться в обычной, затрапезной школе. И аргументы такие нарыла, что не придерешься. Мол, за себя не отвечает, рефлексы детдомовские остались, может покалечить какую-нибудь маменькину дочку. А Игорю потом — разбираться и расплачиваться. Даже если и выгонит Женю после такого позора, на репутации и отношениях пятно останется.
Он подумал над этим и согласился. Правда, совсем по другой причине: совершенно не хотелось светить свою воспитанницу в кругу равных себе. А она, рано или поздно, засветилась бы. Вернее, рано: в первый же день ее непохожесть и спалили бы.
Светлана тогда опять расстроилась. Ее очередная затея одарить приемыша всеми благами сразу провалилась, с треском. Но она вознамерилась нанять для девчонки кучу репетиторов, чтобы подтянуть хотя бы до среднего уровня. Для своих шестнадцати лет девочка знала критично мало. Хорошо, хоть читать умела, да цифры складывать.
И эта история со школой разозлила Суворова неимоверно. Не тем, что учиться девчонке оказалось нужным. А тем, что сам Игорь об этом не подумал. В принципе. О том, что подросткам положено учиться.
Вот что бесило: он сам себя чувствовал не готовым к тому, за что взялся. История с воспитанием из ребенка полезного человека казалась все более сложной и мутной. Слишком нюансов много вылезало, при каждом новом шаге.
И отказываться от идеи не хотелось: чересчур была заманчива.
Эти две крайности — желание отправить приемыша обратно, на холодную заправку, где и была подобрана, и самолюбивая цель — вылепить из нее нечто, полностью устраивающее самого Суворова, и очень для него полезное, — и заставляли его настроение метаться между плюсом и минусом. Делать неожиданные заявления. Принимать решения, которым сам удивлялся. Порой — бесился. Срывал недовольство самим собой на девчонке, Светлане, подчиненных. Но из раза в раз приходил к мысли, что девчонка у него останется, вместе с проблемами, что неизбежно создает. А Игорь справится. И поставленной цели добьется. Тоже, между прочим, полезный навык, который никуда от него не денется потом…
Иногда Суворов, не склонный к мистике, оккультизму, религиям и прочим бредням, подумывал, что эта несчастная Женя свалилась ему на голову не просто так. Видимо, кто-то свыше хотел над ним повеселиться, по принципу: "Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах".