После реплики Рыбакитина Чудоюдов с приятелем дружно выпили, словно утвердив сказанное. Обалдуев, перенесший сердечный припадок, пить не стал. Дождавшись, когда коньяк будет проглочен, промолвил, перемежая паузами слова:
-- Но все же... думаю... нам надо разобраться в ситуации... Не верю я в это небесное сошествие... Князь... действительный статский советник... лейб-гвардии капитан... Чушь собачья!.. Тут, думаю, свои хулиганят... И свои эти умные очень... и осведомленные...
-- И денежные к тому же, -- подхватил Чудоюдов. -- Вы вдумайтесь: изумруд, сабля, пергамент -- на все деньги нужны. И эксперты явно подкуплены. Кроме Ханзеля, разумеется. Ханзель, по испугу видно, ни при чем. Остальные -- дед какой-то, кавалерист, доморощенный историк Протасов. Кстати, кто их нам рекомендовал?
Все дружно задумались, и через минуту Обалдуев признался:
-- Не помню.
-- Не помню, -- эхом отозвался Рыбакитин.
-- И я не помню, -- сознался Чудоюдов. -- Но дело, в конце концов, не в этом. Потом вспомним. Теперь же слушайте. Я тут поразмышлял, и вот вывод: в Древлянск незаметно внедрился какой-то посторонний капитал. Ультиматум -начало борьбы за древлянское экономическое пространство. Нам бросили вызов в надежде, что, испугавшись, мы уйдем с арены. На наше место придут другие и в интересах нового капитала править начнут.
-- Другая иностранная фирма? -- обеспокоился Обалдуев.
-- Думаю, на этот раз свои, отечественные. И скорее всего, мафия -- уж больно бандитские у них приемы.
В комнате повисла тишина. Все дружно вспомнили происшедшее с каждым из них. Рыбакитин нагнулся и огладил гипс на щиколотке, Чудоюдов огладил левую щеку, после чего Обалдуев отмахнулся:
-- Чушь. Мой сердечный приступ совершенно естествен.
-- Конечно, -- загорячился Чудоюдов, -- но именно это и подтверждает их бандитско-мафиозные приемы. Они, видимо, уже весь город подкупили, и в поликлинике у них свои люди есть. Вызнали про вашу ишемию и точно удар нанесли. Не рассчитали только, что ваш могучий организм выкарабкается.
-- Пожалуй, -- погладил переносицу Обалдуев.
-- А моя Ирина, -- окончательно разогрелся Чудоюдов. -- Сколько же нужно было ей заплатить, чтобы на людях она решилась мне дать в морду?! Только мафия способна в такой мере использовать женщину для дискредитации должностного лица!.. А наш, овца усатая, интеллектуальный радикал... Тут уж явно использование психотропных препаратов. Вы вдумайтесь: разве возможно, чтобы совершенно нормальный человек за час-два совершенно с ума спятил?!
И снова все задумались. Долго думали, пока Рыбакитин чуть слышно не сказал:
-- И все же тут что-то другое. Ведь я знал про тот колодец и все же подошел к нему. Не хотел на крышку наступать и наступил. А пленум горкома? Мне один участник признался: предполагал в последнем ряду молча отсидеться -- а его против собственной воли на трибуну вынесло, десять минут не помнит что в микрофон молол... Да и раньше, припомните, в городе хоть изредка, хоть раз в году, нечто подобное случалось.
И компания в третий раз задумалась. Очень долго на этот раз думали. Чудоюдов, мысленно обозревая прошлое, три раза свою рюмку выпивал, наливая ее доверху. На четвертый, не донеся до рта, поставил на стол.
-- А, -- хмельным жестом разогнал над столом воздух, -- просто стечение обстоятельств.
-- Хороши стечения! -- сокрушенно вздохнул Обалдуев. -- Один случай с бывшим директором завода чего стоит.
-- Не слышал, -- признался Чудоюдов.
-- Ты на заводе тогда еще не работал, -- пояснил Рыбакитин. -- Директор одинокий был, а квартиру ему пятикомнатную выделили. Переехал он в нее и пропал. День на работе нет, два, три, четыре. В область звонили, в Москву, в министерство -- не приезжал. На пятый день додумались взломать квартиру. И что ты думаешь? Лежит директор на полу, вытянувшись между стеной и пианино. Старинный инструмент, "Беккер", петербургской работы, в полтонны весом -- ни встать, ни повернуться. Мы: "Кто вас так?" А он: "Ничего не помню". А в квартире, как говорится, никаких следов сопротивления и насилия, словно он вдоль стены сам лег и сам эту громадину к себе придвинул. На следующий же день после вызволения от пятикомнатной квартиры отказался. Пока директорствовал, так и жил в однокомнатной, наравне с рабочим классом.
-- Дела-а, -- протянул Чудоюдов.
-- Вот и соображай.
-- А история с распашкой речной поймы? -- вспомнил Обалдуев. -- Три года норовили, да так и не распахали. Сначала противился первый секретарь -сняли. Потом мост через речку обвалился сам по себе. На третий год мост починили, пустили трактора, и -- пошло-поехало: у одного трансмиссия полетела, у другого гусеница лопнула. А третий заглох. Тракторист туда, сюда -- ни с места. Догадались в топливный бак заглянуть, а там натуральная вода, чуть-чуть соляркой припахивает.
-- И что же дальше? -- заинтересовался Чудоюдов.
-- А дальше телеграмма из Москвы: запашку остановить.
-- А директор универсама Жохов? -- прервал начальника Рыбакитин. -- Дом двухэтажный себе выстроил и отдал под городской приют.
-- И в монахи постригся, -- подсказал Обалдуев.
-- А крест на монастырской колокольне? С начала века его не золотили, а он как новый горит.
-- И все это мафия, по-твоему? -- выпучил взгляд на Чудоюдова Обалдуев.
-- Да вы же сами сказали, что не верите в небесное сошествие. Я только вашу мысль развил.
-- Не верю, да, не верю, -- ответил Обалдуев и поправился: -- Хочу не верить... -- И признался: -- Но не получается.
-- Судить нас будут, -- вдруг закручинился Рыбакитин и с горя выпил коньяк.
-- Судить -- ладно, отбояримся, -- отмахнулся Обалдуев. -- Вот что, если у Сашки-шофера из рук руль вывернется? Как там в конце ультиматума сказано?
И Чудоюдов блеснул памятью:
-- "В случае невыполнения первых четырех пунктов Коллегия оставляет за собой право отстранить от власти Вас и Ваших заместителей. Способы отстранения, вплоть до самых скорых и радикальных, по нашему усмотрению".
-- Вот! -- выдохнул Обалдуев. -- Это -- главное. На то, что я тут вначале наговорил, наплевать и забыть. Надо всерьез о себе подумать. От Коллегии этой ничем не откупишься. Это не мафия. Не мафия это!
В серых, как ни странно, по-детски чистых, наивных глазах Обалдуева всплеснулся ужас. Он вдруг нутром почувствовал всю безысходность положения, когда привычные земные действия, применяемые против обычных земных напастей, бессильны и когда верующему человеку остается только Богу молиться, а атеисту, забывшему даже про дарвинизм, остается лишь дрожать осиновым листом в надежде на какой-то непредвиденный счастливый случай. Чудоюдов по молодости своей не сразу углядел животный страх начальника, но Рыбакитин, проживший на свете без малого пятьдесят лет, щеками задрожал, смахнул с левой руки сыпанувшие из-под манжеты рубахи мурашки и заерзал, собираясь поглубже забраться в кресло, словно его вот-вот за пятку укусят.
-- Что же делать? -- шепотом спросил, покрываясь липким холодным потом.
И в четвертый раз в комнате повисла тишина.
-- Переговоры, -- нарушил молчание Чудоюдов.
-- Непременно, -- отозвался Рыбакитин. -- Но этого мало. -- И снова заерзал в кресле, выдавливая из себя леденящий страх, постепенно все больше и больше становясь самим собой.
Поуспокоившись, выразился твердо в отношении переговоров:
-- Это когда они к нам явятся. А пока нужно действовать так, словно ничего не случилось. Словно у нас изначально планы были патриотические. Только, мол, отсталое древлянское общественное мнение не позволяло сразу реализовать их. Но в последнее время, дескать, мнение народа изменилось, и теперь можно свободно двигаться по намеченному пути в экономике, и особенно в сфере культуры. Дескать, какая культура -- такая и экономика. Ты, -- он строго воззрился на Чудоюдова, -- кончай коньяк глушить, и чтобы через три часа была готова статья в таком аспекте. Утром через газету мы официально должны заявить о своей позиции. Теперь тебе, -- воззрился на Обалдуева, и тот в преддверии спасительных действий не заметил, что с ним заговорили на "ты". -- Ты, как только рассветет, дуй к отцу Валентину. Скажешь: послезавтра в полдень будем закладывать культурный центр. И пусть поп организует все, как положено: молебен, проповедь произнесет. К месту закладки от храма крестным ходом двинемся с иконами и прочими причиндалами.