Кодекс «Беовульфа» (известный также как Codex Vitellius) чудом уцелел во время печально известного пожара в Коттонской библиотеке в 1731 г. Края рукописи, однако, обгорели, а с течением времени и осыпались. Наше представление о знаменитом эпосе было бы значительно менее полным, если бы спустя полвека после пожара, когда его последствия сказывались еще не столь сильно, исландский ученый Торкелин не сделал двух списков с рукописи (1786–1787 гг.). Во время этого пожара, добавим к слову, сгорела рукопись «Битвы при Мэлдоне», но и здесь вмешался случай: за пять лет до этого ее опубликовал Томас Хирн (Hearne).
Верчелльская книга сохранилась среди манускриптов библиотеки собора итальянского городка Верчелли (недалеко от Милана). Каким образом она попала туда, остается загадкой. Верчелли находится на пути, по которому обычно шли в Рим пилигримы, и поэтому чаще всего предполагают, что один из таких пилигримов и оставил там взятую с собой с какой-то целью книгу.
На этом фоне кажется исключением благополучная судьба четвертого кодекса, состоящего из четырех христианских поэм (Codex Junius). Франциск Юниус получил его в хорошем состоянии из рук архиепископа Ашера (Usher) и опубликовал в 1655 г. в Амстердаме, положив тем самым начало публикации древнеанглийских поэтических памятников. Кодекс был завещан Юниусом Оксфордскому университету, в Бодлеанской библиотеке которого он находится и в настоящее время.
Несмотря на то, что данные четыре кодекса были созданы, как полагают текстологи и палеографы, на протяжении одного века, они ни в чем друг друга не повторяют. Все, за очень немногими исключениями[237], древнеанглийские стихи известны в единственном списке, что вносит дополнительные трудности в их изучение. Каждый случайно найденный листок способен в этих условиях изменить представление о всей картине древнеанглийской — и даже древнегерманской — поэзии. Так, два листа с фрагментами из «Вальдере» (см. с. 8–11 наст. изд.) были обнаружены как раз в те годы, когда среди филологов велся спор о том, является ли «Беовульф» единственной эпопеей германских народов (что существенно бы укрепило позиции тех ученых, которые настаивали на сугубо книжном, ученом его происхождении). Два листа из «Вальдере» позволили воочию убедиться в том, что «Беовульф» не исключение и что англосаксы располагали еще по крайней мере одной эпической поэмой, основанной на германских сказаниях. Это дало право У. Керу заметить: «…нет ничего невероятного в предположении, что пожары, крысы, библиотекари или энтузиазм протестантов лишили человечество древнеанглийской героической поэмы на сюжет сказаний о Нибелунгах»[238].
Каждое новое поколение филологов заново вглядывается в то немногое, что сохранилось, реконструирует разорванные связи, толкует значения слов, пытаясь угадать за фрагментами целое и, насколько возможно, восполнить с помощью фантазии и эрудиции пробелы в корпусе. Один из блестящих знатоков древнеанглийской поэзии Ч. Кеннеди охарактеризовал ее как «кучку стихов, почти совершенно закрытую головами ученых»[239].
Эти слова, сказанные несколько десятилетий тому назад, остаются в значительной степени справедливыми и по сей день. Древняя поэзия нелегко находит дорогу к своим прямым наследникам — современным английским и американским читателям. Но не следует спешить с упреками исследователям, углубившимся в академические проблемы и мало ее пропагандирующим. Только за последние два-три десятилетия вышло несколько очень обстоятельных и увлекательно написанных книг, обращенных к читателю-неспециалисту, а также несколько новых переводов «Беовульфа» и «малых памятников». Но, к сожалению, древнеанглийская поэзия очень проигрывает в переводах, которые чаще всего дают искаженное о ней представление, выхватывая то одну, то другую ее сторону. Это не в последнюю очередь объясняется самой историей английского языка, отрезающей древнее поэтическое, искусство от всего, что происходило в английской литературе после нормандского завоевания. Почти вся высокая поэтическая лексика в современном языке — это слова романского происхождения, целиком и полностью связанные с культурой нового времени. Переводчик аллитерационной поэзии стоит перед неразрешимой дилеммой. Пытаясь дать представление о языковом богатстве древних памятников, неистощимости их поэтической синонимики, он вынужденно подменяет присущий им «германский» колорит колоритом елизаветинской или классицистической поэзии, навязывает читателю ложные ассоциации. К такому переводу больше подошел бы пятистопный ямб, и переводчики-«архаисты» иногда им пользуются. Легко понять, что противоположная тенденция — приблизиться к «исконным корням» древней поэзии, обходясь без слишком явных заимствований, способна привести лишь к худшему злу — крайнему обеднению перевода в сравнении с оригиналом. Иногда говорят как о достоинстве о доступности таких переводов, ограничивающихся по преимуществу обиходным языком, но это уже скорее похоже на пиррову победу.
237
В нескольких списках сохранились прежде всего стихи, вошедшие в латинские рукописи и связанные с именем Бэды Достопочтенного («Гимн Кэдмона» и «Предсмертная песнь Бэды»), а также стихи из Англосаксонской хроники.