Однако, чисто научными аргументами возражения не исчерпывались. Куда непреодолимее смотрелись аргументы богословские или теологические, и они-то, учитывая особенности религиозного сознания во все времена, наложенные на духовную тенденцию Средневековья, и были решающими в деле неприятия новшества астрономии.
Дело в том, что ниспровергаемая Коперником и Кеплером «геоцентрическая теория господствовала со времён Птолемея и вошла неотъемлемой составной частью в тщательно аргументированные религиозные учения»265. Опираясь авторитет Птолемея, их апологеты «утверждали, что Земля находится в центре мироздания и род человеческий – главное действующее лицо в мире»266.
Из такого положения, разумеется, закономерно вытекало, что «именно для нас, людей, были сотворены Солнце, Луна и звёзды»267, а «гелиоцентрическая теория, отвергая эту основополагающую догму, низводила человечество до жалкой роли малозначащего пятнышка пыли на одном из многих шаров, вращающихся в бескрайних просторах Вселенной»268. Конечно же, представлялось «маловероятно, чтобы такое человечество могло стать основным предметом забот самого Творца»269.
Вдобавок, «новая астрономия разрушила небо и ад, имевший в геоцентрической картине мира вполне разумное географическое положение»270. Иначе говоря, «двинув Землю, Коперник и Кеплер выбили краеугольный камень из католической теологии, и всё её здание рухнуло»271.
Безусловно, в те времена подобные факты не способствовали адекватному признанию научных успехов Коперника и Кеплера. Но, как теперь доподлинно известно, именно их точка зрения, будучи истиной, и победила.
Необходимо, что здесь кроется великая загадка, ибо история науки наглядно показывает, что «почти каждому крупному интеллектуальному свершению предшествуют десятилетия и даже столетия подготовительной работы»272. Она «становится заметной, по крайней мере, при ретроспективном обзоре, и именно эта предварительная работа делает решающий шаг столь естественным»273.
Однако, «у Коперника же не было непосредственных предшественников в науке, и неожиданное создание им гелиоцентрической системы мира, несмотря на безраздельное господство в течение полутора тысячелетий геоцентрической картины, с нашей, современной, точки зрения представляется актом неестественным»274. Конечно же, такое виделось неестественным шагом с официальной точки зрения, тем не менее, утверждающей, что «среди других астрономов XVIв. Коперник возвышался подобно колоссу»275.
И всё же ответ на загадку имеется, и заключается он в том, что «Коперник был знаком с теми немногочисленными сочинениями греческих авторов, в которых высказывалась мысль о подвижности Земли»276. Правда, «никто из античных авторов не пытался построить на этой основе математическую теорию, тогда как геоцентрическая теория интенсивно разрабатывалась»277.
Разумеется, тот факт, что гелиоцентрическая теория не разрабатывалась, ничего не говорит, ибо изначально важна лишь идея, или, согласно древнеарийской философии, мыслеформа. Знакомство Коперника с работами древнегреческих учёных и опирающееся на здравый смысл его стремление к простоте теории, по мнению автора, объясняет всё.
Ведь «наблюдения самого Коперника также не давали ничего такого, что наводило на мысль о необходимости каких-то радикальных перемен в теории»278. Да, и «инструменты Коперника были столь же грубы, как и у его предшественников, и его наблюдения ничем не превосходили их наблюдений»279.
Просто, видимо, управляемый глобальной синагогой закулисно, «Коперник был обеспокоен сложностью теории Птолемея»280. Кроме того, «в выборе направления исследований Коперника и Кеплера определённую роль сыграли особенности их религиозных убеждений281.
И получилось так, что «самого слабого проблеска надежды открыть ещё одно проявление величия Бога было достаточно, чтобы они тотчас принялись за поиски, и воображение их разгорелось»282. Со временем «результаты, увенчавшие их усилия, приносили глубокое удовлетворение, оправдывая веру в гармонию, симметрию и замысел, лежащие, по их мнению, в основе мироздания»283.