Стоит ли удивляться тому, что понимание сущности самих явлений, в кое-каких вопросах начиная прямо с XVI в., не продвинулось вперёд ни на шаг. О порочности подобного подхода свидетельствует также и дальнейшая судьба, действительно, в чём-то замечательных, достижений Ньютона.
В частности, невнимание к сущности изучаемых явлений привело к тому, что оно нередко пряталось очень глубоко. Настолько глубоко, что найти его в добровольно созданном тупике оказывалось невозможным.
И потому, например, «все попытки понять физическую природу гравитации неизменно заканчивались неудачей»77. А ведь именно гравитация начала исследоваться одной из первых.
Впрочем, несмотря на все стимулирующие усилия жидомасонерии, насаждаемый ею позитивизм устраивал далеко не всех. Как следствие, «отказ от объяснения физического механизма в пользу математического описания являлся сильнейшим потрясением даже для выдающихся учёных»78.
Однако, как бы то ни было, финансовому интернационалу вновь удалось добиться поставленных ранее перед собой целей. И уже в середине XX в. в официальной науке общепринятым стало мнение, что «необходимость наглядного представления или физического объяснения – не более чем пережиток классической физики»79.
Во мраке невежества. Впрочем, не всё шло гладко, и со временем выяснилось, что «величайшие научно-фантастические сюжеты скрываются за респектабельным фасадом физической науки»80. Как следствие, «классически понимаемая объективная реальность элементарных частиц теряется не в тумане какой-то новой плохо определённой или ещё не нашедшей своего объяснения концепции реальности, а в прозрачности математических выкладок, описывающих не поведение элементарных частиц, а наше представление о нём»81.
Аналогично обстоят дела почти всюду, например, «с гравитационным взаимодействием и электромагнитным излучением»82, ибо и тут «мы наблюдаем не их, а лишь производимые ими эффекты»83. И здесь вновь поднимается вопрос о том, «какова физическая реальность, лежащая за пределами математики?»84, и «сколь реальна сама математика?»85, и вообще, «реально ли физически то, что она утверждает относительно реального мира?»86.
В результате, если не обращаться к древнеарийской философии, «мы можем утверждать, что не располагаем никаким физическим объяснением действия электрического и магнитного полей, равно как и физическим знанием электромагнитных волн как волн»87. И потому комична ситуация, когда «математики и физики-теоретики говорят о полях»88, понимая, что «все эти поля не более чем фикции»89, ибо «их физическая природа нам неизвестна»90.
Из всего сказанного, разумеется, логически следует вывод о том, что «современная физика имеет дело с призраком материи»91. Идя дальше, неизбежно следует признать «фиктивный характер современной науки»92, осознание которого породило среди её представителей знаковую по своему содержанию шутку93.
«Что такое материя? – Не нашего ума дело. Что такое ум? – Не наша это материя»
Положение стало просто критическим с появлением современной квантовой физики, ибо уже с самого начала было ясно, что «понятия и выводы квантовой механики ниспровергают привычные основы»94. Прискорбно, но «они ставят наш «здравый смысл» перед неразрешимыми проблемами, отрицают его или, по крайней мере, бросают ему вызов»95.
Позиция страуса. Закономерным результатом наличия и постоянного появления подобных проблем стало последовательное усиление позиций позитивизма. С целью закрепления получаемого эффекта глобальной синагогой в своё время под позитивизм заранее была подведена философская база «агностицизма» – философского течения, постулирующего принципиальную невозможность познания окружающего мира.
Основателем агностицизма был английский философ Юм, по имени, разумеется, Давид. При поддержке финансового интернационала, его детище, несмотря на свою явную несостоятельность, получило самое широкое распространение.