В первой половине IV в., как отмечает Р. Прайс, мы не обнаруживаем еще в Сирии монашества в полном его расцвете, но сирийские подвижники и в это время обнаруживают свою активную деятельность, проявляющуюся среди прочего и в обращении язычников, коих множество еще обреталось по всей Сирии [233]. На сей счет Созомен сообщает: «Сирия же, или так называемая Кела, и страна за нею, кроме Антиохии, хотя и медленнее принимали христианство, однако не оставались также без духовных любомудрствователей. И эти мужи были и казались тем мужественнее, чем больше испытывали ненависти и козней от тамошних жителей: они великодушно противодействовали им, не защищаясь и не отмщая за себя, но с готовностью перенося оскорбления и побои со стороны язычников» [234]. Примечательно, что в IV в., когда в Сирии (особенно восточной) осуществлялся переход от «протомонашества» к собственно монашеству, характерной чертой древнего иночества было «странничество», возможно каким‑то образом связанное с «купеческой культурой», определявшей «духовный лик» сиро–месопотамского ареала в отличие от ареала египетского с его преимущественно «сельскохозяйственной (оседлой) культурой» [235].
Переход к собственно монашеству в сироязычном ареале Востока осуществился, скорее всего, в середине и второй половине IV в. Сами сирийцы «с полным убеждением называют Мар–Евгена «отцом всех монахов» Востока, просветителем или «учителем восточных стран», «строителем Церкви восточной» и даже «вторым Христом» [236]. Его «Житие», несмотря на множество легендарных деталей, восходит в основе своей, вероятно, к этому периоду становления сиро–персидского монашества, вследствие чего «есть серьезные основания предполагать, что монашество в его общепринятой (египетской) форме стало распространяться в Персии около 363 года» [237]. Как гласит это «Житие», Мар–Евген был родом из Египта, подвизался некоторое время в обители преп. Пахомия, а затем отправился в восточную Сирию. «И из тамошних отцов пошли со святым 70 мужей, чтобы идти с ним до страны Месопотамской во владение города Низибии» [238]. Таким образом, напрашивается довольно вероятное предположение, что египетское иночество наложило свой отпечаток на окончательное оформление автохтонной сирийской аскетической традиции, дав ей импульс к преобразованию в монашество. Стихотворная «мемра» о св. Мар–Евгене, принадлежащая, как считает А. Дьяконов, перу Феодора Мервского (VI в.), усиливает вероятность данного предположения. Знаменательны следующие слова автора этой «мемры»: «Египет, мать всяких нечестий и нелепостей, с явлением Сына стал начатком к служению правде. Внутри его (Египта) впервые возникли сонмы благословенные иноков, от него начались и возобладали во всей вселенной. Из него вышел также и атлет праведности, муж подвигов и исповедник испытаний заветов Сына. В стране египтян принял доблесть жизни подвижнической, и в Месопотамии положил сокровища в жизнь людям. Знаменитый Евген, — вот наименование мужа, о котором я сказал: он есть причина жизни для обитателей страны нашей. Послало его мановение [Божие] из Египта в страну парфян, и пришел и поселился на горе Марды подле Собы. В этом городе умножилось учение его — ученика Истины, и он (город) принял его в начале пришествия его в Месопотамию» [239]. Следовательно, «странничество», как характерная черта древнего монашества, оплодотворяло семенами иночества не только области Римской империи, но и сопредельные с ней страны.
233
См. предисловие к переводу «Истории боголюбцев» на английский язык: A History of the Monks fo Syria by Theodoret of Cyrrhus. Translated with Introduction and Notes byR. Price. Kalamazoo, 1985, p. XIX.
235
См.: Murraj R. The Features of the Earliest Christian Ascetism // Christian Spirituality. Essays in Honour of G. Rupp. London, 1975, p. 70.
236
Дьяконов А. К истории сирийского сказания о св. Мар–Евгене//Христианский Восток, т. VI, вып. II, 1918, с. 108.
238
См. перевод данного «Жития» в приложении: Бл. Феодорит Кирский. История боголюбцев, с. 387–392.