Ныне бывают [такие] скверные сыновья, [что] родители гневаются на них, но не могут исправить, односельчане ругают их, но это их не трогает, учителя воспитывают их, но не могут изменить. Значит, и родительская любовь, и наставления односельчан, и разум учителей — все эти три прекрасные вещи действуют вместе, но это их не трогает, и даже волосок на ноге у них не шевелится. Но когда начальник округа посылает вооруженных людей применить государственный закон и обнаружить злодеев, то они сразу же смертельно пугаются, исправляют свое поведение, меняют свои поступки. Поэтому родительской любви недостаточно для воспитания сыновей. Раз народ неизменно распускается от любви и подчиняется [лишь] авторитету, то непременно следует полагаться на строгие наказания, [налагаемые] начальниками округов. Ведь стену в десять жэней не перескочит даже Лоу-цзи[115], [ибо она] крута; а на горе высотой в тысячу жэней может легко пастись даже хромая овца[116], [если поверхность] отлогая. Поэтому просвещенный правитель делает крутыми свои законы и строгими свои наказания. От куска материи в восемь или в шестнадцать чи не откажется и простой человек, а куска расплавленного золота в две тысячи лян не схватит и разбойник Чжи[117]. Если нет неминуемого вреда, то не отказываются и от куска материи в восемь или шестнадцать чи; если же рукам непременно придется плохо, то не возьмут и двух тысяч лян [золота]. Поэтому просвещенный правитель делает неотвратимыми свои кары. Это значит, что награды должны быть щедрыми и даваться заслуженно, чтобы они были выгодны народу; наказания должны быть тяжелыми и неотвратимыми, чтобы народ боялся их; закон должен быть единообразным и устойчивым, чтобы народ знал его. Поэтому правитель, назначая награды, не меняет их, а налагая наказания, не отменяет их. Слава сопутствует [получившим] его награды, позор сопровождает [подвергшихся] его наказаниям, поэтому и мудрые и бесталанные сполна отдают [ему] свои силы.
А ныне все не так. Тем, кто имеет заслуги, присваивают ранги знатности, но [в то же время] чиновников презирают; тех, кто занимается земледелием, награждают, но [в то же время] их семейное занятие в пренебрежении; тех, кто отказывается служить, изгоняют, но [в то же время] их не превозносят за презрение к миру; тех, кто преступает запрещения, наказывают, но [в то же время] их же превозносят как храбрецов. Порицаемое и восхваляемое, награждаемое и наказуемое — все перемешалось и перепуталось, поэтому законы и запрещения рушатся, а народ приходит во все большую смуту. Ныне считается честью во что бы то ни стало нанести [ответный] удар, если [его] братья подверглись нападению; считается достоинством преследовать враждой того, кто опозорил друга. Совершаются честные и достойные поступки[118], а законы, изданные правителем, оказываются нарушенными. Государи уважают честное и достойное поведение, но забывают о наказаниях за нарушение запретов. Поэтому народ щеголяет храбростью, а чиновники не могут [с ним] справиться. [Тот, кто] не прилагает усилий, но ест и одевается, называется способным; [тот, кто] не имеет военных заслуг, но пользуется уважением, называется мудрым. Мудрые и способные устраивают свои дела, а войско слабеет, и земля пустеет. Государи радуются поведению мудрых и способных, но забывают о бедах от ослабления войска и запустения земли. Так утверждается своекорыстное поведение, а общественная польза исчезает.
Конфуцианцы культурой подрывают законы, удальцы [с помощью] оружия переступают запрещения, а государи [считают], что и то и другое соответствуют ритуалу; оттого и происходят смуты. Ведь удаляться от закона — это преступление, а все ученые попадают на службу благодаря культуре и учености; преступивших запрещения карают, а множество удальцов кормится от своих собственных мечей. Итак, тех, кого отвергает закон, принимает на службу правитель; тех, кого карают чиновники, лелеют вышестоящие. Закон и служба, верхи и низы — эти четыре [вещи] противоречат друг другу и неопределенны. Будь тут хоть десять Хуан-ди[119], [и они] не смогли бы [при этом] управлять. Поэтому тех, кто следует человеколюбию и чувству долга, нельзя превозносить, а если превозносят их, то это вредит успехам [в делах]; культурных и ученых нельзя использовать [в управлении], а если использовать их, то это расстроит законы. В Чу был [человек по имени] Чжи-гун, его отец украл барана, и [сын] донес на него властям. Лининь[120] приказал: «Казнить его!» [Ибо хотя он] поступил правильно [по отношению к] государю, но изменил отцу, [потому-то] его обвинили и наказали. Отсюда видно, что подданный, честный перед государем, [может оказаться] жестоким сыном [по отношению] к отцу. [Один] лусец ходил со своим государем на войну и в трех сражениях трижды показывал спину. Чжун-ни спросил о причине этого, и тот ответил: «У меня старый отец, если я умру, некому будет его содержать». Чжун-ни счел это сыновней почтительностью, превозносил его и возвеличивал. Отсюда видно, что сын, почтительный [по отношению к] отцу, может оказаться подданным, изменившим [своему] государю. Поэтому наказание, наложенное лининем, [привело к тому], что в Чу до верхов не доходят сведения о злодеях, а похвала Чжун-ни [привела к тому], что в Лу народ легко сдается в плен и показывает спины. Настолько различна выгода для верхов и низов. А правители одновременно и поощряют такое поведение простолюдинов, и требуют [от них] поддержки для благополучия алтаря земли и злаков. На это нет никаких надежд. В древности Цан Се[121], придумывая письмена, [дал знаку со значением] «кружиться вокруг себя» название «частный», а [знаку со значением] «повертываться спиной к частному» дал название «общественный». Общественное и частное противоположны, и Цан Се крепко знал это. Ныне считать, что [общественная и частная] выгоды совпадают, — это беда от [неумения] добраться [до истины]. Если это так, то, по разумению простолюдина, нет ничего, что могло бы сравниться с совершенствованием в человеколюбии и [чувстве] долга и с натаскиванием в культуре и учености. [Того, кто] усовершенствован в человеколюбии и [чувстве] долга, [считают] заслуживающим доверия, а [тому, кто] заслуживает доверия, поручают дела. [Того, кто] натаскан в культуре и учености, [считают] просвещенным наставником, а [того, кто стал] просвещенным наставником, [окружают] слава и почет. Для простолюдина это прекрасно. И тогда [тому, кто] не имеет заслуг, поручают дела; [того, кто] не добился рангов знатности, [окружают] слава и почет. Если так вести управление, то государство непременно впадет в смуту, а правитель непременно окажется в опасности. Поэтому не могут существовать рядом эти два столь различных дела. Если поступать так: выдавать награду отрубившему голову врага и [в то же время] высоко ставить доброе и милосердное поведение; давать ранги знатности и жалованье взявшему [вражеский] город и [в то же время] верить в учение о всеобщей любви; при трудностях полагаться на крепкие панцири и отточенное оружие и [в то же время] восхищаться узорами на одеждах и поясах; обогащать государство [с помощью] земледелия и отражать врага, опираясь на воинов, и [в то же время] ценить людей, [отличающихся] культурой и ученостью; отстранять людей, уважающих государя и боящихся закона, и [в то же время] воспитывать толпы удальцов, самовольно орудующих мечами[122], то нельзя достичь [того, чтобы государство стало] сильным и [хорошо] управляемым. [Если тогда, когда] государство в покое, воспитывать конфуцианцев и удальцов, а [когда] наступят трудности, использовать воинов в панцирях, то тех, кому [такой порядок] выгоден, нельзя использовать, а тем, кого можно использовать, [такой порядок] невыгоден. По этой причине находящиеся на службе небрежно относятся к своим занятиям, а странствующих ученых с каждым днем все больше. Оттого и происходят смуты в мире.
115
118
Т. е. люди поступают соответственно морали родового общества, что в обыденном сознании считалось честным и достойным поведением. — 266.
122
Т. е. людей, склонных воевать по мотивам родоплеменной вражды, кровной мести и т. п., но считающих позором служить в армии. — 268.