По пути дальнейшего развенчания князей, представителей рода Изяславичей, идет Поликарп в «слове» о Феодоре и Василии, где Мстислав Святополчич рисуется как человек, одержимый непомерной жадностью и жестокостью. «Сребролюбец», он пожелал, чтобы старец отдал ему сокровища, зарытые в Варяжской пещерке. Не получив желаемого, князь изощряется в пытках, каким подвергает печерского монаха: сковывает его по рукам и ногам, не дает ни есть, ни пить, мучает так, что «власяница» инока «омочилась кровью». Круг зверских истязаний завершается пыткой огнем над пылающим очагом. Не стерпев обличения в бесовском желании разбогатеть нечестным путем, «шумен быв от вина», князь стреляет в Василия, и тот предсказывает Мстиславу скорую смерть от собственной стрелы. Летописный рассказ под 1097 г. содержит известие, что во время междоусобной войны князь был убит: «Мстиславу же хотящю стреляти, внезапу ударен бысть под пазуху стрелою на заборолех, сквозе дску скважнею»[461], — однако летописец не сообщал, что стрела, принесшая смерть Мстиславу, была его собственной стрелой. Монастырская легенда домыслила «божественное наказание» князя, но в основе ее, видимо, лежал реальный эпизод из жизни Мстислава Святополчича, когда он пытался завладеть монастырскими сокровищами. Бесспорно, что осудительный тон характеристик Святополка Изяславича и его сына Мстислава был связан с возвеличиванием Киево-Печерского монастыря и его святых. Однако, благодаря сильному критическому началу в рассказах Поликарпа, образы исторических деятелей эпохи переставали быть лишь абстрактным воплощением добра или зла, начинали обрастать, по словам В.П. Адриановой-Перетц, помыслами и поступками живых людей, далеких от официального идеала поведения[462].
Активное взаимодействие двух жанровых начал агиографического, ориентированного на вневременное и вненациональное, и летописного, поэтизирующего конкретно-историческое, — является одной из наиболее ярких примет формирования и развития русской патерикографии. С одной стороны, по мысли Д.С. Лихачева, русское летописание в период своего зарождения имело патериковый вид (Сказание о первоначальном распространении христианства на Руси)[463]. Печерская летопись — один из источников Повести временных лет — содержала патериковое по форме Слово о первых черноризцах печерских, которое уже в ХІII в. вошло в состав Киево-Печерского патерика, возможно, существенным образом повлияв на выбор жанра Симоном и Поликарпом, задумавшим запечатлеть историю монастыря и его подвижников. С другой стороны, летописный материал легко внедрялся в ансамбль Киево-Печерского патерика на всех стадиях работы редакторов над памятником[464]. В прямой зависимости от поэтики летописания находился и принцип хронологической последовательности в изложении событий монастырской истории, который стал ведущим в редакционной практике Кассиана — «уставника печерского», при переработке памятника в 1462 г. Если в составленной им в 1460 г. редакции Патерика летописные заметки о вписании имени Феодосия в Синодик, о пострижении Святоши, о видении и смерти Нифонта Новгородского, о преставлении печерского игумена Поликарпа существовали еще на правах литературного «конвоя» и не входили в оглавление Патерика, то в редакции 1462 г. они превратились в органические части повествования, определяя хронологическую канву ряда событий монастырской истории, документируя рассказ о печерских святых[465].
462
См. подробнее:
463
См.: Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 58—76.
464
См.: