Выпадение одного из звеньев композиционной цепи, а эпистолярная часть служила своеобразным каркасом произведения, не могло не повлечь за собой новых структурных изменений. К отступлениям от прежнего состава памятника следует отнести, например, то, что Слово о первых черноризцах печерских подвергается выборке, из него чаще всего выписываются рассказы о Дамиане и Иеремии (последний может не иметь собственного заголовка и примыкать к «слову» о Дамиане), реже — Исакия. Житие печерского первоподвижника Матфея обычно отсутствует, как и «слово» Поликарпа об иконописце Алимпии[531].
«Крамольность» рассказа об Исакии редактор и переписчики, скорее всего, увидели в том, что герой патерикового жития «святой грешник», не раз попадавший под власть бесов. От Исакия ведет свое начало русское юродство, вид подвижничества, который, как и затворничество, осуждался и запрещался в период игуменства Феодосия. Исакий за «пакости» игумену, братии и мирянам был нещадно бит, он был вынужден покинуть монастырь — «нача по миру ходити, и тако урод ся створи».
Развитие агиографической литературы в конце XIV — начале XV в. шло под знаменем поиска нового героя, чьи нравственные идеалы были созвучны историческим потребностям эпохи. Энергичные, деятельные герои житий Епифания Премудрого: миссионер и просветитель Стефан Пермский, основатель Троицкой лавры Сергий Радонежский, были достойными преемниками Феодосия Печерского, неутомимого монастырского строителя, яркого политика и публициста. Не случайно, что Житие Феодосия начинает открывать Печерский патерик редакции А, существуя в нем на правах основного текста, а восходящее к прогреческой тенденции Жития Антония «слово» об иконописце Алимпии в большинстве случаев при переписке опускается.
Частое отсутствие в списках Патерика редакции А рассказа о Матфее Прозорливом можно объяснить, как нам кажется, обилием в тексте бытовых реалий, которые разрушают идеальный образ монастырского братства. Не «лепок» беса, а нерадение к церковной службе заставляет монахов, «мало постоав, и раслабев умом, и вину себе притворив какову убо, исхождаше ис церькви и шед спаше, и не взвращашеся на пение». Некоторые из чернецов покидают монастырь, как Михал Тобелькович; стремление к мирским радостям жизни, а не бес, сидящий на свинье, помогает им «перескочить» через монастырскую ограду.
В Арсеньевской редакции Патерика изменен порядок следования «слов»: патериковые жития затворников Никиты и Лаврентия не открывают цикла агиографических произведений Поликарпа, а следуют за рассказами об Агапите и Григории; житие Спиридона завершает Патерик, тогда как в редакции О оно читалось перед «словом» о многострадальном Пимене.х
В рассказе об Агапите развита тема Послания Поликарпа к Акиндину, изложена вторая часть «литературной программы» автора Патерика. А.А. Шахматов объяснял эту раздвоенность зависимостью части комплекса сочинений Поликарпа от древнего Жития Антония Печерского, послужившего одним из источников Патерика[532]. Цикл этих «старших» житий завершался, по мысли ученого, рассказом об Агапите, в конце которого читалось обращение Поликарпа к Акиндину: «Аще бых ти написал, честный архимандрите…» Возможно, это отрывок первого послания печерского монаха к игумену, куда вошли, помимо жития Агапита, рассказы о Григории, Лаврентии, Моисее, Иоанне. Таким образом, Шахматов видел в Печерском патерике своеобразную редакцию древнейшего патерикового свода — Жития Антония Печерского, к чему весьма скептически отнесся Ф. Бубнер[533].
Если его предшественник положил в основу реконструкции первоначального порядка следования житийных произведений Поликарпа принцип источника сведений о святом, то Ф. Бубнер не видел прямой связи между этими явлениями, полагая, что Поликарп мог одновременно пользоваться рядом источников. После сопоставления реалий хронологического порядка Ф. Бубнер пришел к выводу, что расположение материала в цикле «слов» Поликарпа нарушает изначальную последовательность событий монастырской истории. Почти все рассказы Поликарпа имеют общий временной фон — 80-е годы XI — начало XII в., вне рамок которого оказываются, по терминологии Шахматова, «старшие» жития: с одной стороны, Моисея Угрина (1030) и Иоанна (1060), с другой Спиридона и Алимпия (1130). Последний факт, возможно, послужил причиной переноса рассказа о Спиридоне в конец цикла «слов» Поликарпа в редакции А.
531
А.А. Шахматов, чью точку зрения разделяет и Е.Л. Конявская, объясняет пропук Жития Алимпия Печерского недосмотром переписчика, который, заметив это, вписал в конце Патерика «слово» о просфорнике Спиридоне, сопутствующее рассказу об иконописце Алимпии. См.:
533
См.: