И вот мы в воздухе. Прильнув к иллюминаторам, смотрим, как по берегу Байкала прорезая тайгу и скалы, тянется просека, по которой экскаваторы вгрызаются в горы, мощные «магиру-сы» отвозят грунт, а бульдозеры ровняют земляное полотно будущей, но уже почти реальной, трассы. И везде по живописным ущельям и на лесных мысах раскинулись палаточные городки, автопарки, мехмастерские, другие подсобные «цеха». Стройка кипела, не замолкая ни на минуту. А со стороны Иркутской области через Байкальский хребет сюда уже тянули железнодорожную колею.
Пятилетием раньше, когда я впервые прибыл на Север Байкала собирать материал для своей книги об эвенках тамошнего края, шофер отдела культуры райисполкома Миша Воронин, возивший меня в Душкачан и Холодную для бесед с охотниками и рыбаками, тогда предложил:
— Могувотвезти наIмыс Курлы.NТам уСнас3скороLбудет пост ен большой город.
 |
| Общий вид скал Лударики |
Но я не сумел воспользоваться его предложением: на земле лежал глубокий снег, местами выпирали наледи, дул свирепый северный ветер. Да и о будущем городе, собственно, в то время никто ничего не мог сказать толком, как и вообще о БАМе. Единственное, что свидетельствовало о намечаемой великой стройке, это вбитые колышки проектировщиков да несколько деревянных, только что построенных пустующих домов, ожидавших будущих новоселов. Однако все, от первого секретаря Северобайкальского райкома КПСС до шофера Миши Воронина, были твердо уверены — город будет.
И вот спустя пять лет я лечу над мысом Курды самолетом. Первое, что бросилось в глаза, это ровные трассы проложенных сквозь вековую тайгу дорог, мачты ЛЭП, шагающие от Братской ГЭС к Байкалу. Второе, от чего нельзя было отвести глаз — это большой порт в небольшой живописной бухточке севернее мыса Курды, в котором штабелями складировались грузы, прибывавшие морем. Еще минута-две полета — и третье видение буквально поражает. Вверх по реке на обширной поляне мыса Курлы раскинулись утопающие в девственной зелени компактные кварталы рождающегося города Северобайкальска, пока еще рабочего поселка. Это в основном разноцветные передвижные вагончики строителей, но есть и несколько крупных стацио-
 |
| Лударики. Общий вид пещеры-ниши, план и разрез шурфа с многослойными жертвенными приношениями разных эпох |
нарных зданий, в том числе и каменных, высотных. Просеки будущих проспектов и улиц выходили прямо на высокий обрывистый берег Байкала. Отсюда морские ветры приносили людям свежие запахи воды, рыбы, смешиваясь с пьянящим ароматом таежной хвои, брусники и снегов с ближайших вершин Байкальского хребта. Город запланирован добротно, и в ходу уже гулял ему эпитет — «Ленинград на Байкале». Но он был все же назван впоследствии Северобайкальском.
Пролетаем многорусловое обширное устье реки Тыи, опоясывающей великую стройку с юга. Здесь явно запланирован городской парк культуры и отдыха. Место ничем не застраивалось, но там уже стояли палатки любителей рыбной ловли и приезжего десанта художников. Через несколько дней, придя сюда пешком, мы также разбили походный лагерь, где удивительно мягкой «периной» служил таежный ягель и кустики брусники. Покой, который мы обрели здесь, никак не гармонировал с изредка долетавшим из «Ленинграда на Байкале» шумом великой народной стройки и гудками судов в порту.
Самолет обогнул высокую гору, прошел по узкому ущелью и вышел в долину реки Рель. Еще несколько минут снижения — и вот колеса шасси зашуршали по гравийному покрытию полевого аэродрома села Байкальского. Я видел с самолета и узнал по картам, что этот район представляет равнину степного характера, но действительность превзошла ожидание. Создалось впечатление, будто мы вновь оказались где-то в полупустынях юга Бурятии: те же голые сопки, причудливые скалы-останцы, каменные россыпи, скудная пустынно-степная растительность с редкими кустиками «верблюжьей» колючки, вкусно пахнущая диким луком мангиром и травой дэрисуном в виде кочек. Удивительное сходство с югом придавали типично бурятские домики и восьмиугольные деревянные юрты. Земля густо насыщена навозом стад домашнего скота. И только Байкал, слышимый за сотни метров рокочущим прибоем волн, доносит холодное дыхание севера и дает понять, что мы все же на берегу гро-
мадного водоема. Север поистине представляет край природногеографических контрастов.
Не знаю, бывал ли академик И.Г. Георги в здешних местах, но я прибыл сюда исюгючительно из-за одного топонимического названия береговой скалы — Мыс Писаный камень. Случайно такие названия не дают. Если это и «писаный» камень, то на нем обязательно должны присутствовать древние рисунки. Накануне иркутские археолог П.П. Хороших и географ М.Н. Мельхеев, исходившие эти места, уверяли меня в том, что вместо рисунков на скале имеется прожилка камня в виде «головы какой-то женщины». Я слушал их и продолжал сомневаться. Уж очень подкупала ассоциация названий, которые в Забайкалье и по всей Сибири даны именно скалам с росписями. Кроме того, меня манила знаменитая Лударская пещера, ибо немногие из забайкальских убежищ не имеют древних изображений.