Приблизительно до 1925 г., когда В. Г. Чайлд впервые стал подчеркивать значение начала производства пищи, или «неолитической революции», этому вопросу уделялось мало внимания, так как считалось, что он не был важным фактором развития цивилизаций. Как было показано в главе 1, ученые XVIII и XIX вв. выдвигали культурно-эволюционные схемы всеобщей истории, и их идеализированные объяснения становились общепризнанными. В этих схемах были четко очерчены стадии прогресса, а также их последовательное воздействие на социальные структуры. Человечество развивалось от стадии «дикости» (охота и собирательство) через «варварство» (земледелие и скотоводство) к стадии «цивилизации». Такая картина развития казалась очень логичной и ясной только потому, что не была основана на эмпирических данных. Все опиралось на умозрительные построения: формулировались гипотезы, обсуждались детали, но не было проверки идей путем полевых археологических исследований.
Эти непроверенные культурно-эволюционные модели в наиболее сжатом виде были сформулированы в работах Чайлда [31, 31]. Его заинтересовал вопрос, какое влияние на «дикарей» — охотников и собирателей Европы — оказал происшедший в конце последнего ледникового периода переход к новому образу жизни в связи с началом производства пищи. Он обратил внимание на Ближний Восток как вероятный центр происхождения производящей экономики, откуда за тысячи лет до начала известной нам древней истории производство пищи распространилось на Европу.
Объяснение Чайлда было классическим образчиком энвайронментального детерминизма. Согласно его «теории оазисов», переворот, выразившийся в переходе от присвоения продуктов природы к их производству, произошел в пору глобальных климатических сдвигов. С отступлением ледников из континентальной Европы (ок. X тысячелетия до н. э.) орошавшие Северную Африку и Аравию летние дожди переместились на север — в Европу, в результате чего произошло «иссушение» значительной части Ближнего Востока. Это иссушение, говорил Чайлд, явилось стимулом для перехода к экономике производящего типа. Более засушливая земля доставляла охотникам и собирателям меньше пищи, поэтому человеческие популяции скапливались в оазисах, где естественное соседство растений, животных и людей приводило к соединявшей эти три категории симбиотической связи.
Теория Чайлда, казалось бы, прекрасно объясняла переход к производящему хозяйству. Однако в настоящее время у лее мало сторонников, и прежде всего ввиду отсутствия свидетельств широкомасштабного усиления аридности (сухости) климата в конце плейстоцена. Выдвинутые впоследствии другие идеи в большей степени опираются на археологические данные, но и они разделяются далеко не всеми учеными.
Археологи все сильнее ощущают неудобство использования традиционной последовательности палеолит — мезолит — неолит. Исследования последних лет расширили, модифицировали и усложнили эту систему, введя такие «стадии», как протонеолитическая, бескерамическая, докерамическая неолитическая и догородская, или протогородская, со всеми их многочисленными подразделениями. Обилие стадий и подстадий породило запутанную терминологию. С практической и теоретической точек зрения, к имеющимся данным лучше всего подходить, на наш взгляд, исходя из осмысления последовательных экономических моделей, приведших к производству пищи. В этом случае развитие производства пищи представляется процессом последовательного и все более надежного освоения человеком ресурсов окружающей среды.
При таком подходе теории происхождения доместикации делятся на два вида: первый предполагает сознательную манипуляцию человека растениями и животными на базе экономических, религиозных или хозяйственных ресурсов; второй делает упор на давление окружающей природной среды (усиление аридности, наступление и отступление ледников и т. п.), благодаря чему возникли идеальные условия для доместикации. Пионер палеозоологических исследований Зюнер полагал, что «социальные отношения» между людьми и некоторыми дикими животными, используемыми человеком для своих целей, неизбежно приводили к симбиотической взаимосвязи, результатом которой и явилась доместикация [218, с. 192]-.. Иной подход у археологов-ближневосточников, ориентирующихся на экологию. В центре их внимания находятся! не социальные отношения, а давление окружающей среды и адаптация специфических экосистем как главные факторы возникновения доместикации.
Ведущим представителем второй группы теоретиков является Роберт Дж. Брейдвуд, работавший в Институте ориенталистики Чикагского университета. Брейдвуд был первым, кто выступил против теорий Чайлда, опираясь на данные, полученные благодаря археологическим раскопкам. Осуществленные им раскопки в Джармо (о них будет речь ниже) побудили его отвергнуть идею катастрофического изменения климата. Брейдвуд пришел к выводу, что переход к производящему хозяйству был результатом «углубления культурной дифференциации и специализации человеческих обществ» [19, с. 92].
В своей монографии, посвященной «неолитической революции», Брейдвуд выделил несколько различных уровней в эволюции производства пищи [19, с. 102 и сл.]. Один из таких уровней, относящийся к эпохе возделывания растений и одомашнивания животных, когда люди впервые начали одомашнивать животных, собирая диких животных в стада и ведя выборочную (по возрасту или полу) охоту на отдельные виды, и выращивать те или иные растения, пересаживая их из зон естественного произрастания в зону своих поселений. Такая манипуляция растительным и животным миром с целью упорядочить контроль над пищевыми ресурсами, как полагают, произошла на Ближнем Востоке за какой-то период до X тысячелетия до н. э. Другой уровень эволюции производства пищи представлен «эрой раннего оседлого земледелия», когда отдельные виды животных и растений были полностью одомашнены и превратились в надежный источник пищевых ресурсов.
Предложенные Брейдвудом уровни социоэкономической эволюции развивались не одновременно и не обязательно следовали один за другим. Хотя это трудно подкрепить археологическими свидетельствами, можно полагать, что взаимозависимость оседлых земледельцев и кочевников-скотоводов — явление очень раннее и его главные действующие лица часто менялись ролями.
С появлением в 1952 г. известного эссе Карла Соэра [172, с. 24 и сл.] первостепенное значение приобрела экологическая теория возникновения производства пищи. Соэр объясняет зарождение производства пищи в Юго-Восточной Азии изменением в способе взаимодействия между культурой и окружающей средой. Спустя более чем десятилетие Льюис Бинфорд придал этой экологической теории еще большую весомость, выдвинув предположение, что в конце плейстоцена рост населения вызвал перемещение поселений из прибрежных районов в глубь материков. Эти популяционные движения, в свою очередь, привели к давлению населения в тех районах, где имелись растения и животные, которые потенциально могли быть одомашнены. Бинфорд рассматривает развитие земледельческих навыков у населения этих районов как объективную необходимость приспособиться к изменившимся условиям окружающей среды. Эта на первый взгляд убедительная теория содержит слабые стороны. Во-первых, перемещение населения в глубь материков и существование давления населения не подкреплены достаточно падежными свидетельствами. Во-вторых, представляется странным, почему тот же самый процесс не происходил в более ранние межледниковые периоды.
Пожалуй, наибольшим признанием сейчас пользуется теория, выдвинутая Кентом Флэннери. Построенная на системных моделях, она объясняет не причину, а механизмы перехода к производству пищи [69, с. 73—101]. Гипотеза Флэннери содержит три основные посылки. Первая: до перехода к производству пищи происходил рост численности охотническо-собирательских коллективов. Вторая: этот переход начался в маргинальных (пограничных) зонах горных районов Ирана, Ирака и Турции, а также в лесистых районах Палестины. Третья посылка: уже в самом начале существовало множество очагов производства пищи.
Флэннери полагает, что доземледельческое население приспосабливалось не к какой-то специфической окружающей среде, а к определенным растениям и животным, населявшим несколько таких сред. Для успешной эксплуатации этих ресурсов люди должны были находиться в определенных районах определенные отрезки времени. Другими словами, обеспечение себя пищей требовало календарного планирования сезонных перемещений. Сезонное производство характерно для многих районов как Ближнего Востока, так и Мезоамерики, где население было вынуждено планировать эксплуатацию животных и растений по сезонам. На Ближнем Востоке, например, было несколько экологических зон. На террасах Евфрата паслись стада диких козлов, росли пихта и молочная вика; по берегам близлежащих соленых рек и на солончаковых равнинах обитали дикие кабаны, олени, кошки, росли тополь и тамариск; в низменных горных долинах по обеим берегам Евфрата обитали козы, олени и куропатки, росли дуб, миндаль и фисташковое дерево. Разнообразие природных зон с различными сезонными ресурсами требовало их эксплуатации в разные сезоны в зависимости от конкретного вида ресурсов. Такая дифференцированная эксплуатация различных природных сред, по-видимому, была характерна для раннего этапа земледелия и скотоводства как в Старом, так и в Новом Свете. И тут и там рост населения, вероятно, приводил вводному и тому же последствию: все новые и новые группы отделялись от основной массы населения и уходили все дальше вглубь, где им приходилось возделывать принесенные с собой растения.