Эти перемены позволили техуаканцам производить излишки земледельческой продукции, благодаря чему они могли теперь оставаться в данном лагере в течение более длительного времени, например в течение двух сезонов вместо одного. Следствием этих тенденций было все увеличивающееся воздействие людей на окружающую природную среду. Этот процесс достиг кульминации во II тысячелетии до н. э., когда обитатели Техуаканской долины уже могли круглый год жить в деревнях.
Есть основания полагать, что такая же тенденция имела место и в других горных районах южной Мексики. В долине Оахака, в 160 км к югу и востоку от Техуакана, Кент Флэннери проследил аналогичную цепочку событий. Развивая идею Макниша, он. предположил, что переход к оседлоземледельческому образу жизни произошел не просто «благодаря» росту продуктивности земледельческого хозяйства, а скорее был вызван прямой необходимостью для больших племенных групп оставаться в том или ином районе для того, чтобы сажать растения, служившие им источниками пищи, и собирать урожай [64, с. 79–80]. Иными словами, все увеличивавшаяся зависимость от доместицированных растений в конечном итоге заставила обитателей горных долин — таких, как Техуакай и Оахака, — оставаться в своих деревнях в течение всего года.
Как развивалась эта все усиливающаяся зависимость от земледелия и оседлости? По мнению Флэннери, происшедшие изменения можно рассматривать как пример положительной «обратной связи», которой вообще могло бы не быть без случайных генетических мутаций, пошатнувших равновесие между ранними доисторическими культурами и их экосистемами: «Этими «незначительными или случайными исходными стимулами» была серия генетических изменений в одном или двух видах мезоамериканских растений, используемых человеком. Эксплуатация этих растений представляла собой малую систему обеспечения по сравнению с эксплуатацией магея, кактуса, фруктов или бобовых культур, однако положительная обратная связь, как следствие этих начальных генетических изменений, привела к тому, что одна малая система выросла непропорционально всем другим системам, что в конечном счете изменило всю экосистему горной Южной Мексики…
Случайные (вначале) изменения в системе вызвали позитивную обратную связь, которая в итоге привела к превращению возделывания маиса в самую выгодную для Мезоамерики сферу земледелия. Чем шире разворачивалось возделывание маиса, тем больше появлялось возможностей для благоприятного скрещивания и обратной гибридизации. Благоприятные генетические изменения приводили к росту урожаев, последнее способствовало росту населения, а это, в свою очередь, заставляло расширять масштабы возделывания культурных растений» [64, с. 79–80].
Предложенные Макнишем и Флэннери модели дают ключ к пониманию сути процессов возникновения земледелия и перехода к оседлому образу жизни. Сам Макниш полагает, что, при всей разнице в экологических условиях между Старым и Новым Светом, решающая роль в возникновении и развитии постоянных земледельческих поселений в Шумере, Египте, долине Инда и в Мексике, вероятно, принадлежала растущей необходимости пребывать в непосредственной близости к возделываемым участкам, Разумеется, между двумя культурными регионами существовали большие различия. Как уже отмечалось, в Мезоамерике, в отличие от Ближнего Востока, не было одомашненных. животных, которые могли бы служить источником протеина и выполнять нужные человеку работы, такие, как пахота, перевозка людей и грузов и т. п. Эти регионы отличались по климатическим условиям и видам выращиваемых растений: если важным элементом хозяйственной базы Старого Света было выращивание зерновых — главным образом пшеницы и ячменя, — то у древних мексиканцев основной сельскохозяйственной культурой был маис. Перейдем теперь к анализу хозяйственной революции в Мезоамерике, связанной с переходом от добывания пищи к ее производству. Обратимся прежде всего к анализу причин, выдвинувших маис на первое место в хозяйстве Мезоамерики.
Маис, или кукуруза, был одной из главных, если не самой главной зерновой культурой древней Мезоамерики. Но доместицирован он был не на самых ранних этапах заселения человеком Мексики: маис стал основной зерновой культурой Мезоамерики, лишь пройдя целую серию генетических изменений. Как происходили эти изменения? От какого дикорастущего предка произошел маис? Несмотря на то что ученые уже много лет изучают это растение, у них до сих пор нет единого мнения относительно ботанической природы превращения дикого предка маиса в известное нам культурное растение. Один из ведущих специалистов по доместикации маиса, Поль Мангельсдорф, считает, что серия генетических изменений и перекрестных опылений привела к превращению какого-то дикого и ныне не существующего предка маиса в доместицированный маис. Образцами этого уже не существующего предка Мангельсдорф считает наиболее древние стержни кукурузных початков, найденные Макнишем в Техуаканской долине. Эти початки (датируются они по крайней мере 5000 г. до н. э.) небольшие: менее 75 мм в длину.
В последние годы теория Мангельсдорфа оспаривается другими генетиками и ботаниками, в частности Джорджем Бидлем, бывшим президентом Чикагского университета. Бидль считает предком маиса «теосинте» — дикорастущую траву, распространенную во многих горных районах Мексики. Путем простых генетических мутации, говорит он, «теосинте» могла превратиться в маис. Эту простую, но изящную гипотезу поддерживают большинство ученых, которые обращают внимание на ее сходство с некоторыми гипотезами о доместикации растений в Старом Свете. Флэннери, например, указал на то, что «теосинтевая» гипотеза и объяснение с ее помощью генетических изменений близко напоминает гипотезу о доместикации пшеницы на Ближнем Востоке, предложенную Гансом Хельбеком.
Однако вопрос о том, как именно и почему произошло это изменение, остается открытым. В течение Кошкатланского этапа «теосинте». и затем ранний маис занимали, по-видимому, незначительное место в пищевом рационе обитателей Техуакана и других горных долин Мексики. (По Флэннери, маис был тогда третьестепенным по значимости злаком.) Переход от «теосинте» к продуктивному одомашненному маису, занял, вероятно, несколько тысяч лет, потребовав от ранних земледельцев широкого экспериментирования и больших затрат труда. В одной из более поздних своих публикаций Флэннери ставит вопрос: почему обитателям мексиканских нагорий потребовалось культивировать именно «теосинте»? Он отмечает, что охотники и собиратели редко употребляли в пищу «теосинте» (впрочем, в других частях света охотники и собиратели тоже нечасто употребляли в пищу предков других важнейших злаков, например ближневосточную пшеницу).
Анализируя преимущества и недостатки этих растений, Флэннери пишет: «Предки этих семенных злаков обладали рядом характерных особенностей, которые отсутствовали у большинства продуктов питания, излюбленных охотниками эпохи плейстоцена. Почти все они — однолетние растения, высокоурожайные (от 200 до 800 кг с одного гектара), неприхотливы к условиям обитания, легко складируются для хранения и обладают генетической гибкостью. Таким образом, они вполне подходили для замены «местных» растений таким растением, которое менее чем через год после посадки покрыло бы взрыхленный участок густой порослью, дающей пригодную для хранения пищу. С течением времени происходили благоприятные генетические изменения, в результате которых либо повышалась продуктивность этих растений, либо становилось легче убирать их урожай, либо легче обрабатывать для употребления в пищу, либо то, и другое, и третье вместе. Если вам нужно растение, которое может увеличить несущую нагрузку на каждый гектар и позволяет создавать годовой запас продовольствия, вы остановите свой выбор как раз на таких растениях. К недостаткам, связанным с выращиванием этих растений, можно отнести, во-первых, тот факт, что земледелие связано с большими, по сравнению с охотой, затратами труда (это подтверждают этнографические данные), и, во-вторых, неустойчивую, видоизмененную человеком экосистему с низким индексом разнообразия. Поскольку раннее земледелие подразумевает намерение работать усерднее и потреблять больше «третьеразрядной» пищи, я подозреваю, что люди стали заниматься им не потому, что этого хотели, а потому, что были к этому вынуждены. Что именно вынудило их — возможно, мы никогда не узнаем, но решение это изменило ход всей последующей человеческой истории» [68, с. 307–308].