Но ныне может быть, зафиксирована и иная форма раннего скотоводства, связанная с освоением аридных областей, в которых количество осадков было ниже нормы, необходимой для неорошаемого земледелия. Значительный интерес в этом плане представляют последние исследования в сиро-иорданской зоне Леванта, вплоть до Синайской пустыни[74].
Они позволяют говорить о существовании здесь в период докерамического неолита В (начиная со второй половины VII тысячелетия до н. э.) различных хозяйственных моделей. Первая представлена оседлыми поселениями, в хозяйстве которых скотоводство явно доминировало при очень скромной вспомогательной роли земледелия. Ее документируют материалы поселения Букраз в Северо-Восточной Сирии[75], где скотоводство представлено многочисленными находками костей домашних животных, большинство которых принадлежало овце, что характерно для степных и пустынных областей (кроме овец здесь были козы, впервые появились коровы и, возможно, свиньи)[76].
Об альтернативной модели позволяют говорить сезонные лагеря с круглыми хижинами типа Вади-Тбейк в Синайской пустыне или Вади эт-Джилат-VII в Восточной Иордании, оставленные кочевыми охотниками-собирателями, сохранившими еще присваивающую систему хозяйства.
И, наконец, третью модель представляют лагеря кочевых скотоводов. Остеологический материал этих лагерей включает кости доместицированных овец и коз. Примером может служить стоянка Азрак-31 в той же Восточной Иордании[77]. Целая серия подобных стоянок исследована в области Джебель-Бихри в Северной Сирии[78]. Авторы настоящей книги упоминают подобную же стоянку скотоводов-кочевников Тепе-Тула’и в Иране, датированную 6250–6000 гг. до н. э.
Все это позволяет говорить о зарождении уже в VII тысячелетии до н. э. кочевых форм скотоводства, а в целом — о множественности хозяйственных моделей, выработанных в конкретных районах Ближнего Востока в ходе «неолитической революции», о сочетании и взаимодействии этих форм. И, безусловно, заслуживает внимания тезис авторов о симбиозе оседлых земледельцев с кочевыми скотоводами, их постоянных взаимодействии и соперничестве как об одном из существенных факторов, определивших специфику ближневосточного пути складывания цивилизаций.
Заключая обзор вопросов «неолитической революции» на Ближнем Востоке, поднятых К. Ламберг-Карловски и Дж. Сабловом, отметим, что при правильной в основном периодизации рассмотренных явлений авторы недостаточно четко отделяют собственно «революцию» от предшествовавшего ей периода накопления предпосылок и последовавшего за ней периода развития ее последствии. Между тем понятие «неолитическая революция» должно быть отнесено лишь к периоду создания новой экономической системы с выработкой конкретных форм производящего хозяйства. Соответственно период этот на Ближнем Востоке не выходит за рамки VIII — первой половины VII тысячелетия до н. э.[79].
Переходя к последствиям «неолитической революции», к обусловленному ею, основывавшемуся уже на производящих отраслях экономики развитию человеческих коллективов, авторы кни-ги особое внимание обращают на материалы равнин Месопотамии. Это абсолютно оправдано. Несмотря на значительное расширение понятия «древний Ближний Восток», на важнейшие открытия в самых различных его регионах — от Сирии и Палестины до Бахрейна, Саудовской Аравии и Йемена, Месопотамия по сей день остается уникальным археологическим заповедником, в котором могут быть без существенных лакун прослежены основные ступени процесса, приведшего к формированию древнейшей из известных до сего времени шумерской (первоначально урукской) цивилизации. «В этом регионе, — отмечают авторы, — устанавливается почти непрерывная цепочка археологических культур — от поздненеолитических деревень… до эры небольших городков и, наконец, до городского письменного мира шумеров…» И далее: «…неолитические памятники сыграли значительную роль в эволюционном развитии всего Ближнего Востока, однако лишь на Месопотамской равнине успехи «неолитической революции» привели в конце концов к появлению письменных цивилизаций».
И правильно, что рассмотрение отмеченной «цепочки» начинается не с уникальных предгорных поселений периода становления производящего хозяйства (хотя на примере Телль-Магзалии мы знаем, что подобные памятники в рассматриваемом, регионе существовали), а с полностью сложившихся земледельческих культур специфически равнинного типа, занимавших уже значительные, сплошные, постоянно расширяющиеся территории. Все эти культуры связаны с искусственным переносом растений, прежде всего злаковых, из областей их естественного произрастания в речные долины с реализацией бескрайнего плодородия последних, ранее лишь потенциального.
Древнейшая из таких культур стала известна совсем недавно, в начале 70-х годов нашего века. Первые ее памятники одновременно открыли советская и английская экспедиции. Ими были Телль-Сотто в Синджарской долине[80] и Умм-Дабагия в районе Хатры[81]. С этой культуры К. Ламберг-Карловски и Дж. Саблов и начинают рассмотрение «цепочки». Они именуют ее «культурой Умм-Дабагии» и ограничиваются фактически кратким рассмотрением данных одного этого поселения. Нам представляется более правильным и соответствующим процессу открытия культуры двойное ее наименование — культура Телль-Сотто и Умм-Дабагии. При ее характеристике целесообразно использовать материалы всех исследованных памятников. Прежде всего отметим, что в обоих указанных районах зафиксировано значительное число поселений этой культуры, что и позволяет говорить о начале широкого освоения земледельцами равнинных районов. Ведь если Телль-Сотто расположено вблизи предгорий Синджарского хребта, то Умм-Дабагия удалена от них в глубь равнины почти на сто километров. И на всей этой территории прослеживается безусловная культурная интеграция, свидетельствующая о постоянных контактах и взаимодействии расселяющихся по равнине земледельческих коллективов.
С названной культурой связаны не только перенос злаковых в речные равнины и формирование стада доместицированных животных «полного состава» (овца, коза, корова, свинья, собака), но и выработка ряда специфических признаков равнинных раннеземледельческих поселений. Среди последних отметим глинобитную архитектуру (с тех пор господствующую здесь вот уже семь тысяч лет) и керамику. Относительно последней укажем, что отдельные опыты производства глиняных сосудов зафиксированы значительно раньше (Гандж-Даре — IX тысячелетие до н. з., Мюрейбит-III — рубеж IX и VIII тысячелетия до н. э.), но продолжения и распространения они не получили. Материалы же культуры Телль-Сотто и Умм-Дабагии свидетельствуют об укоренении и быстром развитии керамического производства. Распространяются сосуды различных размеров, форм и назначения. Осваиваются всевозможные виды орнаментации — от аппликаций до росписи. Вырабатывается комплекс земледельческих орудий (плоские топоры-мотыги, вкладыши для серпов, зернотерки, ступы, песты и пр.), почти без изменений сохранявшийся и в последующих культурах. Продолжаются отдельные опыты обработки металла: в Телль-Сотто найдены медные бусы.
Особенно важны некоторые черты сходства данной культуры с культурами предшествующего периода типа Телль-Магзалии, Джармо и даже Чатал-Хююка. Здесь могут быть указаны сохранение значительной роли охоты, отраженной даже в сюжетах стенной росписи, открытой в Умм-Дабагии, сохранение многих форм каменного инвентаря и традиции производства каменных сосудов, близость антропоморфной пластики. Вместе с тем можно согласиться с авторами настоящей книги, подчеркивающими, что истоки культуры Телль-Сотто и Умм-Дабагии нельзя искать в одной определенной культуре докерамического неолита В, что в ней сочетаются традиции ряда подобных культур, находившихся, очевидно, во взаимодействии.
74
75
76
77
79
80