Поэтому есть все основания утверждать, что при решении проблемы формирования древнейшей шумерской цивилизации должны быть учтены роль и наследие всех культур различных регионов Месопотамии, находившихся, как мы видим, в длительном и сложном взаимодействии. Переход же ведущей роли в этом процессе к южным регионам закономерен: он обусловлен и высокой продуктивностью ирригационного земледелия, и ролью последнего в консолидации населения и усилении управленческого начала, и особым размахом торговли, и другими факторами, в том числе связанными с теорией «вызова и ответа».
Что касается стержневой проблемы книги — факторов складывания цивилизации, то в этом аспекте оценка авторами убейдской культуры представляется в основном правильной. Они подчеркивают прежде всего быстрый рост численности населения и усложнившуюся, принявшую достаточно контрастные формы, иерархию поселений. Для последних характерна уже определенная планировка, соответствующая выделившимся социальным группам, причем центрами планировки становятся храмы, многократно перестраивавшиеся, но сохранявшие при этом единое местоположение, что наиболее четко представлено в Эреду, где от Убейда-I до Убейда-IV сменилось 10 храмов, перекрытых на том же месте четырьмя более поздними постройками, уже безусловно шумерскими. К концу убейдского периода, по заключению авторов, храмы превращаются в центры общественной и экономической жизни городов.
Социальная дифференциация населения, специализация ремесел, наконец, торговля принимают более отчетливые формы, нежели в халафский период. Развитые и многоотраслевые хозяйственные системы, тесно связанные с ними усложнение межобщинных контактов и интенсификация торговли обусловливают рост значения управленческого аппарата и все большую централизацию власти, что сочетается с присущей каждому крупному «протогороду» Месопотамии тенденцией к «культовой (религиозной) централизации».
К. Ламберг-Карловски и Дж. Саблов подчеркивают резкое ускорение темпов экономического и культурного развития во второй половине IV тысячелетия. Наиболее четко оно выражено в южной части Двуречья. Фиксируется дальнейший, еще более значительный, чем в Убейде, рост народонаселения с перераспределением его и нарастающей концентрацией в крупных центрах. Окончательно складывается трехъярусная иерархия поселений: вслед за Р. Мак Адамсом[94] авторы выделяют три их категории: «деревни», «городки» и «городские центры». Прочие социальные и технологические изменения, приведшие к преобразованию сельского в основе убейдского общества в более унифицированную и принципиально новую систему, они связывают прежде всего с «городской революцией». Спектр этих изменений весьма широк: он включает дальнейшую специализацию трудовой деятельности, углубляющуюся дифференциацию социальных рангов, смену кровнородственной системы административно-государственной с формированием политической и духовной власти как основной организующей силы общества, появление письменности, выработку монументального архитектурного стиля, представленного храмовыми, а далее и дворцовыми постройками, и т. д.
Соглашаясь с постулированной авторами ролью «городской революции» в решительных общественных и культурных сдвигах, подчеркнем, что сама эта «революция» явилась одним из выражений новой ступени социально-экономического развития, характеризуемой прежде всего классообразованием, возникновением антагонизма и противостояния новых — уже классовых — группировок, значительным усилением «роли правового регулятора, обособления власти, завершившимися образованием государства как особого механизма социально-политического управления, тесно связанного прежде всего с социальной и имущественной элитой общества. Формирование цивилизации неразрывно связано с этой ясе ступенью и всеми присущими ей процессами. И весьма характерно, что древнейшими памятниками шумерской письменности — одного из наиболее ярких показателей складывающейся цивилизации — фиксируются рабство и концентрация пахотных земель в руках жреца-правителя.
Принципиально правильной представляется позиция авторов книги в постановке важнейшего вопроса о причинах глубоких изменений, происходивших в Месопотамии во второй половине IV тысячелетия. до н. э., в том числе «городской революции». Они решительно отвергают поиски единой определяющей причины, будь то теория инокультурного вторжения или достаточно популярная теория «гидравлического» развития государственности К. Виттфогеля, построенная на абсолютизации роли ирригации в этом процессе[95]. Не отрицая полностью этой роли, они справедливо считают ирригацию «одним из факторов», которые в совокупности привели к появлению шумерского города-государства, но совсем не обязательно главным. Не меньшее значение они придают отмеченному уже взаимодействию оседлого земледельческого населения с кочевыми скотоводами северного региона Двуречья.
Нами уже приведены свидетельства существования таких, групп в пустынных и горных районах Месопотамии, начиная с очень ранних периодов. Издавна они контролировали проходящие через Загрос пути к источникам жизненно необходимых для Месопотамии ресурсов (обсидиана, меди, серебра, олова и др.) [96]. Поиски и изучение археологических свидетельств таких групп крайне трудны. Но об их характере, масштабах и далеко не всегда мирных взаимоотношениях с земледельцами речных долин позволяют судить те же шумерские тексты, описывающие нашествие на рубеже XXIII и XXII вв. до н. э. гутиев, «драконов гор», скорее всего одного из скотоводческих племенных объединений Загроса, сокрушивших Аккадскую империю[97]. Несколько позже упоминается и другая крупная группа скотоводов-кочевников — народ марту, угрожавший государству в период III династии Ура на сей раз с гор Северо-Запада[98]. Естественно, сведения шумерских текстов о роли кочевников в судьбах их государства достаточно односторонни. Но авторы книги правильно подчеркивают и позитивную роль этих кочевников как оперативных носителей информации, посредников в обмене товарами, идеями, культурными достижениями, наконец, как фактор, стимулирующий консолидацию населения и выработку новой политической системы.
При всем значении взаимодействия оседлоземледельческого и кочевого населения авторы книги и его рассматривают лишь как одно звено в цепи явлений, связанных с причинами и механикой формирования городских центров и государственности на Ближнем Востоке. К таким явлениям отнесены уже указанные выше рост производительных сил, специализация производства и прибавочного продукта, демографический фактор, консолидация значительных масс населения, связанная с большими общественными работами, прежде всего ирригацией, обострение социальной дифференциации, все большее расширение торговли и усиление военного фактора.
94
95
Критику этой теории см.:
96
97
98
О народе марту см.: