и Тлакопана (Такубы) — и приступили к последовательному завоеванию сопредельных областей. К моменту прихода испанцев в начале XVI в. так называемая Ацтекская империя охватывала огромную территорию — около 200 тыс. кв. км — с населением 5—6 млн человек. Ее границы простирались от Северной Мексики до Гватемалы и от Тихоокеанского побережья до Мексиканского залива. Столица «империи» — Теночтитлан — со временем превратилась в огромный город, площадь которого составляла около 1200 га, а количество жителей, по разным оценкам, достигало 120—300 тыс. человек. С материком этот островной город был связан тремя большими каменными дорогами-дамбами, имелась и целая флотилия лодок каноэ. Подобно Венеции, Теночтитлан был прорезан правильной сетью каналов и улиц. Ядро города образовывал его ритуально-административный центр: «священный участок» — обнесенный стенами квадрат длиной 400 м, внутри которого находились главные городские храмы («Темпло Майор» — храм со святилищами богов Уицилопочтли и Тлалока, храм Кецаль-коатля и др.), жилища жрецов, школы, площадка для ритуальной игры в мяч. Рядом располагались ансамбли пышных дворцов ацтекских правителей — «тлатоани». По словам очевидцев, дворец Монтесумы (точнее, Моктесумы) II насчитывал до 300 комнат, имел большой сад, зоопарк, купальни. Вокруг центра теснились жилые кварталы, населенные торговцами, ремесленниками, земледельцами, чиновниками, воинами. На огромном Главном рынке и меньших по величине квартальных базарах велась торговля местными и привозными продуктами и изделиями. Общее впечатление о великолепной ацтекской столице хорошо передают слова очевидца и участника драматических событий конкисты — солдата Берналя Диаса дель Кастильо из отряда Кортеса. Стоя на вершине высокой ступенчатой пирамиды, конкистадор с изумлением взирал на странную и динамичную картину жизни огромного языческого города: «И мы увидели огромное количествов лодок, одни приходили с различными грузами, другие… с разнообразными товарами… Все дома этого великого города… находились в воде, а из дома в дом можно было попасть только по висячим мостам или на лодках. И видели мы… языческие храмы и часовни, напоминавшие башни и крепости, и все они сверкали белизной и вызывали восхищение». Теночтитлан был захвачен Кортесом после трехмесячной осады и ожесточенной борьбы в 1521 г. И прямо на руинах ацтекской столицы, из камней ее дворцов и храмов, испанцы построили новый город — Мехико, быстро растущий центр своих колониальных владений в Новом Свете. Со временем остатки ацтекских построек были перекрыты многометровыми напластованиями современной жизни. В этих условиях вести систематические и широкие археологические исследования ацтекских древностей практически почти невозможно. Лишь от случая к случаю в ходе земляных работ в центре Мехико появляются на свет каменные изваяния — творения древних мастеров. Поэтому подлинной сенсацией стали открытия конца 70—80-х гг. XX в. при раскопках Главного храма ацтеков — «Темпло Майор»—в самом центре Мехико, на площади Сокало, между кафедральным собором и президентским дворцом. Сейчас вскрыты уже святилища богов Уицилопочтли (бог солнца и войны, глава ацтекского пантеона) и Тлалока (бог воды и дождя, покровитель земледелия), обнаружены остатки фресковых росписей, каменная скульптура. Особенно выделяются круглый камень диаметром свыше трех метров с низкорельефным изображением богини Койольшаухки — сестры Уицилопочтли, 53 глубокие ямы-тайника, заполненные ритуальными приношениями (каменные фигурки богов, раковины, кораллы, благовония, керамические сосуды, ожерелья, черепа принесенных в жертву людей и т. д.). Вновь обнаруженные материалы (общее их число превышает несколько тысяч) расширили существовавшие представления о Материальной культуре, религии, торгово-экономических и политических связях ацтеков в период расцвета их государства в конце XV — начале XVI в. ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЮЖНОЙ АМЕРИКИ Какие племена и народности населяли в древности Перу? Подавляющее большинство считает, что ими были инки. И это кажется правильным. Когда в 1532 г. испанские конкистадоры ступили на перуанскую землю, вся страна, а также Эквадор, Боливия и Северное Чили входили в пределы гигантской инкской империи, или, как сами инки называли свое государство, Тауантинсуйю. Общая протяженность Тауантинсуйю вдоль Тихоокеанского побережья составляла свыше 4300 км, а население— не менее 6 млн человек. Однако инки представляли собой лишь внешний фасад древнего Перу, за которым, как в Египте или в Месопотамии, скрывалось длительное и славное прошлое. В конце II тыс. до н. э. в горах северо-восточных областей страны внезапно появилась загадочная культура Чавин, синхронная с «ольмекскими» памятниками Мезоамерики и близкая им по характеру (культ кошачьего хищника — ягуара или пумы, каменные пирамидальные храмы, изящная керамика и т. д.). С рубежа нашей эры в прибрежной зоне Перу на севере возникает цивилизация Мочика, а на юге — цивилизация Наска. Одновременно с ними или чуть позже в горах Боливии и Южного Перу сформировалась динамичная и оригинальная культура Тиауанако (названа так по имени своего центрального поселения — Тиауанако, близ южного берега оз. Титикака). Что же характерно для всех названных ранних перуанско-боливийских цивилизаций? Прежде всего, они родились самостоятельно, одновременно или почти одновременно с классическими цивилизациями Мезоамерики, но без каких-либо заметных связей с ними. Далее, хотя древние перуанцы не создали ни иероглифической письменности, ни сложного календаря, их технология в целом была совершеннее, чем у населения Мезоамерики. В то время, когда мезоамериканцы жили еще целиком в каменном веке, индейцы Перу и Боливии со II тыс. до н. э. знали металлургию, обрабатывали золото, серебро, медь и их сплавы и делали из них не только украшения и оружие, но (как в случае с медью) даже наконечники земледельческих орудий — «палок-копалок» и мотыг. Они, особенно создатели культуры мочика, изготовляли великолепную керамику с полихромной росписью и фигурным моделированием. Их ткани из хлопка и шерсти были тонкими и совершенными. Но особенно изящные виды этой продукции — гобелены, декоративные ткани, парча и кисея — не имеют, пожалуй, себе равных в древнем мире. Их красота лишь усиливалась яркостью красителей, приготовляемых из различных растений (например, индиго) и минералов. Эти три важных компонента местной культуры — металлические изделия, керамика и ткани (хорошо сохраняющиеся в сухом и теплом климате побережья) — придают неповторимое своеобразие всем названным древнеперуанским цивилизациям I тыс. н. э. Последующий период (с X в. н. э. и позже) отмечен усилением экспансии населения горных областей (особенно Тиауанако) в зону Тихоокеанского побережья. Затем здесь возникает несколько новых государств, крупнейшим из которых стало Чиму, расположенное на севере данной области, примерно от Тимбега до Лимы. Его столица Чан-Чан занимала площадь около 25 кв. км и имела население до 25 тыс. человек. В центре города находилось десять огромных прямоугольников 400x200 м, огороженных стенами 12 м высотой,— дворцовые ансамбли местных царей. Вокруг— резиденции меньшего размера, где жили чиновники, ремесленники и другие группы горожан. После смерти царя хоронили в его дворце со всеми богатствами, а преемник строил себе новое здание, похожее скорее на замок или крепость, чем на обычный дом. Именно в Чиму была впервые создана объединенная сеть ирригационных каналов и построены дороги, соединяющие горы и побережье. А это в свою очередь объясняет и впечатляющие достижения местной культуры, и значительную концентрацию населения в городах и селах. В то же время в горной зоне с ее изрезанным рельефом, большим числом почти изолированных друг от друга долин и рек одновременно возник целый ряд мелких враждующих между собой государств. Но лишь одно из них — государство инков в долине Куско,— обладая более совершенной организацией армии и аппарата власти и отличаясь воинственностью своих жителей, сумело сломить сопротивление соседей и стать господствующей силой в регионе. Это произошло всего лишь за столетие до прихода испанцев, в XV в. н. э. Размеры инкской империи росли с небывалой быстротой. Между 1438 и 1460 гг. инка Пачакути завоевал большую часть горных районов Перу. При его сыне Топа Инке (1471 —1493 гг.) были захвачены значительная часть Эквадора и территория государства Чиму, а чуть позже — юг прибрежной перуанской зоны, горы Боливии, север Чили. Во главе огромной державы стоял божественный правитель сапа-инка, которому помогала наследственная аристократия, связанная с правителем кровным родством, а также жреческая каста и целая армия чиновников, контролировавших все стороны жизни. Сельские общины несли тяжелый груз всевозможных налогов и трудовых повинностей (работа на строительстве дорог, храмов и дворцов, в рудниках, служба в армии и т. д.). Население вновь завоеванных земель насильственно перемещалось из своих родных мест в отдаленные провинции. Империя была связана обширной сетью мощенных камнем дорог, вдоль которых через определенные расстояния стояли почтовые станции с помещениями для отдыха и склады с продуктами и необходимыми материалами. По дорогам регулярно курсировали и пешие гонцы-бегуны, и всадники на ламах. Духовная жизнь и вопросы культа целиком находились в руках жреческой иерархии. Поклонение богу-творцу Виракоче и небесным планетам осуществлялось в каменных храмах, украшенных внутри золотом. В зависимости от обстоятельств жертвоприношения богам варьировали от обычных в таких случаях мяса ламы и маисового пива до убийства женщин и детей (во время болезни или смерти верховного Инки). Однако эта самая крупная и наилучшим образом организованная империя доколумбовой Америки стала легкой добычей горстки испанских авантюристов во главе с Франсиско Писарро в XVI в. н. э. Убийство инки Атауальпы в 1532 г. парализовало волю к сопротивлению местных индейцев, и могущественное инкское государство в считанные дни рухнуло под ударами европейских завоевателей. Conclusion Заключение «Из всех цивилизаций, какие создало человечество, древние цивилизации, казалось бы, дальше всего от нас как по времени, так и по своему облику». Хронологические дистанции в самом деле внушительны: если до Рима времен Августа — два тысячелетия, до Афин времен Фемистокла — два с половиной, то до Вавилона времен Хаммурапи — чуть меньше четырех, до начала египетской государственности — около пяти, а до рождения древнейших городских поселений в Иерихоне и Чатал-Хююке — почти все десять. Не приходится удивляться, что временная отдаленность часто скрадывает очертания: много загадок, много неясностей, огромные пробелы в документации. Но даже тогда, когда документы сохранились, их прочтение и понимание на всех этапах — от лингвистической дешифровки до содержательной интерпретации — сильно затруднены. Проблема понимания, эта центральная проблема гуманитарных наук, стоит особенно остро. Ибо уж очень необычен мир древних цивилизаций, очень несоизмерим он не только с нашим опытом, с опытом нашей эпохи, но и с опытом старого, непосредственно нами унаследованного культурного предания. И средневековье с его верованиями и обрядами, с его книжностью, богословскими, юридическими, этическими представлениями часто кажется нам далеким, и все же положение истолкователя средневековой культуры принципиально иное просто потому, что наша культура, наша наука еще застали при своем рождении реликты средневековья в народной жизни, в патриархально-крестьянской психологии, в религиозном быту. У древних цивилизаций — принципиально другой уровень «инаковости» по отношению к нашей. Достаточно вспомнить такие повсеместно принятые обычаи древнего мира, как человеческие жертвоприношения или храмовая проституция. Мы слишком легко забываем, что обычаи эти были знакомы даже Элладе. Накануне Саламинской битвы Фемистокл распорядился торжественно отдать на заклание трех знатных персидских юношей в жертву Дионису Пожирающему; и примерно в те же времена величайший поэт Греции Пиндар воспел благочестие некоего Ксенофонта Коринфского, подарившего святилищу Афродиты сотню «девиц о многих гостях», чтобы они во славу богини обирали «плод» своей молодости с «любвеобильного ложа», в точности так, как это делали бесчисленные служительницы при храмах Иштар или индийские гетеры-«дэвадаси». И поэт выдает некую тайну мира, где все это было возможно, назидательно добавляя: «Где вершит Неизбежность, там все — хорошо». «Неизбежность» — исключительно емкое слово для обозначения предопределения в жизни людей; что отделяет тот способ жить от более поздних, так это не «свобода отношений полов» и не жестокость, а именно мера власти «неизбежности». Скажем, заклание персидских юношей озадачивает вовсе не тем, что оно жестоко: в сравнении с одной Варфоломеевской ночью зарезать всего трех чело-век — капля в море. Но во время Варфоломеевской ночи гугенотов убивали за то, что они, гугеноты,— иноверцы; расправиться с человеком за его убеждения — значит все же принять к сведению его как личность, хотя и очень страшным способом. Сама идея акта заклания принципиально иная: просто человеку дается статус жертвы, только особенно высокого класса. Кстати, о жертвенных животных — разве при наших размышлениях о классической античной архитектуре нам легко вообразить, что во времена своего функционирования древние храмы, включая Парфенон и другие беломраморные чудеса Эллады, должны были напоминать общественные бойни? Как бы мы вынесли запах крови и горелого жира? А ведь это был быт античных святилищ. В связи с вопросом о том, в какой мере чужд нашему воображению облик древних цивилизаций, мы часто вспоминаем именно Грецию, потому что она кажется близкой. Ведь одна только психология рабства порождала на каждом шагу поразительные явления. Те самые люди, которые создали идеал свободы для последующих эпох, ибо очень остро чувствовали права гражданина, могли вовсе не чувствовать прав человеческой личности. Права имел член общества, чужой же принципиально был бесправен. Это не просто узость, черствость, подобная сословному или национальному высокомерию, известному из недавней истории, а стройная, неумолимо логичная система взглядов, цельная жизненная установка, не похожая на «раздвоенность» сознания позднейшего «христианского» аристократа, который знал, что как христианин он обязан считать всех людей своими братьями, а как дворянин отнюдь не считает братьями ни человека ниже его по социальному статусу, ни инородца, ни иноверца. Так что концы явно не сходятся с концами. Кастовое сознание, в качестве реликта дожившее в Индии до наших дней, не допускает никакого раздвоения. В лучшую пору демократических Афин раба, которого ни в чем не обвиняли и даже не подозревали, а только привлекали к дознанию как свидетеля, в обязательном порядке полагалось допрашивать под пыткой (великий комедиограф Аристофан обыграл этот обычай в сугубо потешном контексте, и его публика, наверное, от души смеялась). Примечателен и характерен для древних нравов даже не факт такого рода сам по себе — мало ли какие несправедливости видела история в последующие эпохи! — а отношение к нему в самом просвещенном и самом свободном государстве тогдашнего мира. Жестокость еще не нуждается ни в обосновании средствами фанатизма, ни в прикрытии средствами лицемерия; в отношении к рабу или чужаку, к тому, кто стоит вне общины, она практикуется и принимается как нечто само собой разумеющееся. Лишь к исходу древности картина меняется, и это знаменует приход иных времен. Цари Вавилона и Ассирии бесхитростно хвалились тем, что ведут завоевательные войны и наводят на соседей ужас; но римская пропаганда уже пыталась убедить своих и чужих, что Рим завоевал полмира лишь в порядке законной и вынужденной самозащиты против агрессивных соседей, а удерживает власть над завоеванными землями для блага других народов. В том же Риме Сенека заговорил о рабах как собратьях по человечеству. Нельзя отрицать, что эта фразеология сопровождалась реальным, хотя и ограниченным смягчением нравов. Да, древние цивилизации были основаны на исключении чужака и презрении к неполноправному, презрении откровенном и спокойном, не прикрытом лицемерием, не смягченном оговорками. Да, выразившееся в них архаическое мировоззрение, которое было, по известному выражению Энгельса, «по существу абстрактно, всеобщно, субстанциально…» и языком которого были прежде всего миф и ритуал, которое ориентировалось на ритм природных циклов, вначале просто не знало того, что мы называем личностным. Все это — правда, но лишь одна сторона правды. Именно в лоне древних цивилизаций, в ходе того уникального по своему размаху духовного брожения, которое отличает I тыс. до н. э.,— рождение конфуцианства и даосизма в Китае, буддизма и джайнизма в Индии, зороастризма в Иране, этического монотеизма пророков в Палестине, философских школ в Греции — впервые и с первозданной простотой и силой были