Религиозная реформа Эхнатона — исключительное явление в истории не только египетской, но и. возможно, всей древневосточной культуры. До сих пор мотивы и своеобразный характер ее, как и сама личность царя,— предмет острых споров. С одной стороны, в «солнцепоклонничестве» Эхнатона нельзя не видеть традиционную в египетской религии струю солярного монотеизма, связанного с гелиопольской жреческой доктриной, но освобожденного в реформированной религии от мифологического «балласта». Эхнатон словно довел до логического конца восходящую еще к эпохе великих пирамид концепцию о царе как «сыне Солнца» и не менее древнее представление о Солнце как о царе. С другой стороны, полное игнорирование Эхнатоном осирических представлений, ставших центральным моментом веры египтян в загробное преображение, уничтожение в надписях на заключительных этапах реформы самого слова «бог» и знаков, обозначающих бога, придают учению Эхнатона оттенок намеренного богоборчества. Эхнатон же, «враг из Ахетатона», как его заклеймили более поздние тексты, «первый индивидуалист и религиозный гений в истории», по словам Б. А. Тураева, один из самых жестоких египетских владык, творящий «силу против не знающего учения его» и «обрекающий мраку» своих противников, в конце своего правления весьма напоминает не просто отступника, еретика, но и ниспровергателя веры в бога, заслоняющего собственной личностью своего «отца» Атона, несмотря на строгое соблюдение религиозной обрядности в служении Атону.
О социальных причинах реформы Эхнатона писали многократно; гораздо труднее постичь мировоззренческие причины ее. И хотя из текстов амарнского периода явствует, что единственным создателем «учения жизни» был сам царь, вряд ли бы последнему удалось осуществить свой смелый «эксперимент», не будь создана благоприятная обстановка в ближайшем царском окружении, целиком обязанном Эхнатону своим возвышением и ради мирских благ готовом принять или отвергнуть Атона или Амона. Следует иметь в виду и то, что непосредственно перед восшествием на престол Аменхотепа IV культ Солнца приобрел особое значение в царской семье. Отец царяреформатора в отличие от своих предшественников с особой последовательностью называл себя «образом Ра», доведя до крайности культ своих собственных статуй (проявлений его божественной сущности). Он величался «Солнцем — владыкой Маат», именем, весьма напоминающим свойственное титулатуре Эхнатона имя Живущий Маат.
Амарнский период был кратким, но чрезвычайно ярким этапом древнеегипетской истории и, несмотря на верхушечный характер реформы, имел важные последствия для всех сфер египетской культуры.
Впитав в себя наиболее яркие реалистические сюжеты, композиции и стилистические приемы египетского искусства, Амарна развила и упрочила их и, пройдя стадию гротеска, создала галерею скульптурных шедевров — портретов Эхнатона и членов его семьи, изящных рельефов, многоцветных росписей, среди которых особенно выделяются пейзажные композиции. Именно под влиянием Амарны в египетском искусстве впервые появляются светские образы царя и царицы, изображенных в бытовой, непринужденной обстановке.
Амарна явилась переломным моментом в истории новоегипетского языка, и со времени правления Эхнатона он становится языком письменным. Новоегипетский язык в гораздо большей степени отличался от среднеегипетского, чем среднеегипетский от староегипетского. Несомненно, Амарна была стимулом и для появления множества рукописей светской литературы на новоегипетском языке, и среди них — любовная лирика, «песни услаждения сердца». Некультовая лирика Египта — уникальное явление на древнем Востоке, где любовная поэзия целиком подчинена сакральным целям и, как правило, включена в ритм жизни храма. Египетская любовная лирика, а также реалистический скульптурный портрет значительно отличаются от традиционного искусства древнего Востока, напоминая, по нашему представлению, скорее светское искусство Западной Европы.
Значительно усилив реалистическое, светское направление в искусстве и литературе, реформа Эхнатона в то же время вызвала негативную реакцию со стороны традиционной сакральной культуры, одним из наиболее стойких приверженцев которой являлось фиванское жречество. В религии Амона Фиванского, ставшей целым этапом в истории развития культуры страны, ярко сказалась могучая сила египетской традиции, ибо фиванская теология впитала в себя идеи жреческих школ, возникших еще на заре египетской цивилизации.
Под влиянием идей имперского единовластия в религии Амона особенно проявились черты солярного монотеизма. В некоторых текстах, носящих явный отпечаток Амарны, Амон, подобно Атону, величается даже «единственно-единым со множеством рук» (Атон представлялся в виде солнечного диска с лучами-руками). Органично впитав в себя наследие древних жреческих школ и Амарны, фиванская теология тем не менее явилась новым шагом в развитии египетской религиозно-философской мысли. В гимнах послеамарнского периода Амон все более воспевается как бог единый, предвечный, сущность которого неведома и непостижима и проявление которого — все боги. В то же время Амон все чаще предстает в гимнах как бог, милосердный к убогому и угнетенному. И в этом нельзя не видеть воздействие изменившейся социально-политической ситуации, когда на смену внешней несокрушимости империи пришли годы испытаний. Постепенная утрата завоеванных территорий, растущие внутренние противоречия, усиление коррупции заставляли общество вновь обращаться к всемогущим богам, и прежде всего к Амону, недавнему воинственному владыке мира, теперь же всеблагому судье, «приходящему на зов того, кто пребывает в утеснении».
Усиление этического элемента в египетской религии в эпоху Нового царства на фоне все усложняющегося магического знания, углубление теологической мысли и религиозного чувства, с одной стороны, рост вольнодумных настроений — с другой,— таковы основные тенденции в духовной жизни этого противоречивого периода. Именно тогда появляется 125-я глава «Книги мертвых» с ее идеей нравственного загробного суда и создаются ритуально-магические композиции, доступные первоначально узкому кругу посвященных («Книга Амдуат», «Книга врат», «Книга дня», «Книга ночи» и др.)– В текстах гробниц фиванских жрецов и светских лиц, в молениях служителей фиванского некрополя — «послушных призыву в Месте Правды» — все чаще звучат религиозные мотивы покаяния и по мере упадка государственной религии растет благочестие отдельной личности.
И в то же время переписывается «Песнь арфиста» из гробницы царя Антефа, разгорается полемика официальной теологии с противоречащими ей идеями, и эта полемика проникает даже в заупокойную литературу (175-я глава «Книги мертвых», папирус Ани, XVIII династия). Вновь звучит мысль о вечности нерукотворных памятников — творений писцов-мудрецов древности, не подверженных разрушению, в отличие от храмов и гробниц («Прославление писцов», XIX—XX династии). Именно в эпоху Нового царства столь популярными становятся «песни услаждения сердца», героем в них мог быть теперь даже фараон «Мехи» (Хоремхеб?), попасть в гарем которого мечтает тоскующая о нем красавица. В ту же эпоху возникает явно пародийное произведение «Спор Хора с Сетом», где боги представлены порой в неприглядном обличье и благородный миф об Осирисе утрачивает свой священный пафос.
После Амарнского периода усиливается начавшаяся еще при Аменхотепе III своего рода гигантомания в храмовом строительстве, которая проявилась также в сооружении царских статуй-колоссов. Достаточно вспомнить огромные луксорские колонные дворы и пилоны с монументальными статуями Рамсеса II, гигантский масштаб сооружений в Карнаке первых фараонов XIX династии, завершивших предпринятое здесь еще Хоремхебом строительство гипостильного зала, знаменитый Рамессеум на западном берегу Фив, пещерный храм Рамсеса II в Абу-Симбеле с величественными статуями царя. Строительство заупокойного ансамбля Рамсеса III в Мединет-Абу (XX династия), напоминающего крепость, завершает эту блестящую эпоху храмового строительства.
Запечатленные в храмовых рельефах изображения грандиозных битв с азиатами, ливийцами и «народами моря», взятия вражеских крепостей и кораблей, посольств побежденных стран и верениц пленников, гробничные росписи со сценами пиров и папирусные рисунки с изображениями гаремных развлечений, скандальные процессы по делам ограбления гробниц, сохранившиеся в записях папирусов эпохи Рамессидов,— все это как бы сливается в одно огромное полотно, на котором величие и упадок империи уже сосуществуют в нерасторжимом единстве.