Набонид стал проводить религиозную реформу, выдвигая на первое место культ бога Луны Сина в ущерб культу верховного вавилонского бога Мардука. Тем самым он, по-видимому, стремился создать могущественную державу, объединив вокруг себя многочисленные арамейские племена, среди которых культ Сина был очень популярен. Однако религиозная реформа привела Набонида к конфликту со жречеством древних храмов в Вавилоне, Борсиппе, Уруке.
В 553 г. до н. э. началась война между Мидией и Персией. Воспользовавшись тем, что мидийский царь Астиаг отозвал из Харрана свой гарнизон, в том же году Набонид захватил этот город и распорядился о восстановлении там разрушенного во время войны с ассирийцами в 609 г. до н. э. храма бога Сина. Набонид покорил также область Тейма в северной части Центральной Аравии и установил контроль над караванными дорогами по пустыне через оазис Тейма в Египет. Этот путь имел большое значение для Вавилонии, поскольку к середине VI в. до н. э. Евфрат изменил свое течение, и поэтому морская торговля через Персидский залив из гаваней в г. Уре стала уже невозможной. Набонид перенес в Тейму свою резиденцию, поручив правление в Вавилоне своему сыну Бел-шар-уцуру.
Пока Набонид был занят активной внешней политикой на западе, у восточных границ Вавилона появился могущественный и решительный противник. Персидский царь Кир II, который уже завоевал Мидию, Лидию и многие другие страны до границ с Индией и имел в своем распоряжении огромную и хорошо вооруженную армию, готовился к походу против Вавилонии. Набонид вернулся в Вавилон и приступил к организации обороны своей страны. Однако положение Вавилонии стало уже безнадежным. Поскольку Набонид стремился сломить могущество и влияние жрецов бога Мардука и пренебрегал религиозными праздниками, связанными с его культом, влиятельные жреческие круги, недовольные своим царем, были готовы помочь любому его противнику. Вавилонская армия, истощенная в многолетних войнах в Аравийской пустыне, не смогла отразить натиск во много раз превосходящих сил персидской армии. В октябре 539 г. до н. э. Вавилония была захвачена персами и навсегда утратила свою независимость.
КУЛЬТУРА ДРЕВНЕЙ МЕСОПОТАМИИ
Персидское завоевание и утрата Вавилонией независимости не означали еще конца месопотамской цивилизации. Для самих вавилонян приход персов, возможно, казался вначале просто очередной сменой правящей династии. Прежнего величия и славы Вавилона хватало местным жителям для того, чтобы не испытывать перед завоевателями чувства ущербности и неполноценности. Персы со своей стороны также относились к святыням и культуре народов Месопотамии с должным уважением.
Вавилон сохранял положение одного из величайших городов мира. Александр Македонский, разбив персов при Гавгамелах, вступил в октябре 331 г. до н. э. в Вавилон, где он «короновался», принес жертвы Мардуку и отдал распоряжение восстановить древние храмы. По замыслу Александра Вавилон в Месопотамии и Александрия в Египте должны были стать столицами его империи; в Вавилоне он и. умер 13 июня 323 г. до н. э., вернувшись из восточного похода. Изрядно пострадавшая в ходе сорокалетней войны диадохов Вавилония осталась за Селевком, преемники которого владели ею до 126 г. до н. э., когда страну захватили парфяне. От разгрома, учиненного парфянами Вавилону за эллинистические симпатии его жителей, город так и не оправился.
Таким образом, древнемесопотамская культура просуществовала еще полтысячелетия после краха собственно месопотамской государственности. Приход эллинов в Междуречье явился поворотным моментом в истории месопотамской цивилизации. Обитатели Месопотамии, пережившие не один разгром и ассимилировавшие не одну волну пришельцев, на этот раз столкнулись с культурой, явно превосходившей их собственную. Если с персами вавилоняне могли чувствовать себя на равных, то эллинам они уступали практически во всем, что сознавали сами и что роковым образом сказалось на судьбе вавилонской культуры. Упадок и конечную гибель месопотамской цивилизации следует объяснять не столько причинами экономическими и экологическими (засоление почв, изменение русел рек и т. п.), в полную меру сказавшимися, очевидно, лишь в сасанидскую эпоху (227—636 гг. н. э.), сколько социально-политическими: отсутствием «национальной» центральной власти, заинтересованной в поддержании старых традиций, влиянием и соперничеством со стороны новых городов, основанных Александром Македонским и его наследниками, а главное — глубокими и необратимыми переменами в этнолингвистической и общекультурной ситуации. К моменту прихода эллинов арамеи, персы и арабы составляли большой процент населения Месопотамии; в живом общении арамейский язык начал вытеснять вавилонский и ассирийский диалекты аккадского еще в первой половине I тыс. до н. э. При Селевкидах старая месопотамская культура сохранялась в державшихся старины общинах, объединявшихся вокруг наиболее крупных и почитаемых храмов (в Вавилоне, Уруке и других древних городах). Подлинными ее носителями были ученые писцы и жрецы. Именно они на протяжении трех столетий сберегали древнее наследие в новом по духу, куда более быстро меняющемся и «открытом» мире. Однако все усилия вавилонских ученых спасти прошлое были тщетны: месопотамская культура отжила свое и была обречена.
В самом деле, что могла значить вавилонская «ученость» для людей, уже знакомых с творениями Платона и Аристотеля? Традиционные месопотамские представления и ценности оказались устаревшими и не могли удовлетворить запросов критического и динамичного сознания эллинов и эллинизированных жителей месопотамских городов. Сложная клинопись не могла конкурировать ни с арамейским, ни с греческим письмом; средством «межнационального» общения, как и повсеместно на Ближнем Востоке, служили греческий и арамейский. Даже апологеты древних традиций из числа эллинизированных вавилонян вынуждены были писать по-гречески, если желали быть услышанными, как это сделал вавилонский ученый Берос, посвятивший свою «Бабилониаку» Антиоху I. Греки проявили поразительное равнодушие к культурному наследию завоеванной страны. Месопотамская литература, доступная только знатокам клинописи, осталась незамеченной; искусство, следовавшее образцам тысячелетней давности, не импонировало греческому вкусу; местные культы и религиозные идеи были чужды эллинам. Даже прошлое Двуречья, судя по всему, не вызывало у греков особого интереса. Не известно случая, чтобы какой-нибудь греческий философ или историк изучил клинопись. Пожалуй, только вавилонская математика, астрология и астрономия привлекли внимание эллинов и получили широкое распространение.
В то же время греческая культура не могла не прельщать многих из неконсервативно настроенных вавилонян. Помимо всего прочего причастность к культуре завоевателей открывала путь к социальному успеху. Как и в других странах эллинистического Востока, в Месопотамии эллинизация происходила (проводилась и принималась) сознательно и затрагивала в первую очередь верхи местного общества, а затем уж распространялась на низы. Для вавилонской культуры это, очевидно, означало потерю немалого числа активных и способных людей, «перешедших в эллин-ство».
Однако импульс, данный греками, с течением времени и по мере распространения ослабевал, тогда как обратный процесс варваризации пришлых эллинов шел по нарастающей. Он начался с социальных низов переселенцев, был стихийным и вначале, вероятно, не очень заметным, но в конце концов греки растворились в массе местного населения. Одолел Восток, правда Восток уже не вавилонский, а арамейско-иранский. Собственно древнемесопотамское культурное наследие было воспринято последующими поколениями на Востоке и Западе лишь в ограниченном объеме, часто в искаженном виде, что неизбежно при всякой передаче через вторые и третьи руки. Это, впрочем, нисколько не умаляет ни нашего интереса к нему, ни важности изучения древнемесопотамской культуры для лучшего понимания всеобщей истории культуры.