Во втором фрагменте мы имеем типичный пример пересказа былинного эпизода прозой, его сокращения и стяжения составляющих его формул.
В былине о Дюке мы находим прозаический фрагмент: «Покушавши, ласковой Владимер-князь велел дом его переписывать, и был в том дому сутки четвера. А и дом его крестьянской переписывали — бумаги не стало, то оттеля Дюк Степанович повел князя Владимера со всемя гостьми и с всемя людьми ко своей сударыне-матушке...» Этому краткому изложению соответствует в хороших вариантах серия богато разработанных эпизодов. В данном случае опять происходит их стяжение.
Иной случай в песне о Гришке Расстриге. Вот как изложен фрагмент-рассказ матери Дмитрия: «Потерян мой сын, царевич Димитрей Иванович, на Угличе от тех от бояр Годуновыех; его мощи лежат в каменной Москве, у чудных Сафеи Премудрыя; у того ли-то Ивана Великого завсегда звонят в царь-колокол, соборны попы собираются за всякие праздники совершают панафиды за память царевича Димитрия Ивановича, а Годуновых бояр проклинают завсегда». Песенные строки прошиты здесь прозаическими фразами, причем именно эти последние вносят дополнительные исторические и острые социальные мотивы.
Книжные выражения, в которых трудно найти что-нибудь от песенной речи, эпизодически встречаются в разных местах рукописи: «Отпевавши надлежащее погребение»; «по нынешнему званию Шлюшенбурга»; «А сам он царю рапортует»; «Тотчас по поступкам Соловья опознывали» и т. п.
Особенно показательны для уяснения работы Кирши Данилова над песнями тексты «На Бузане-острове» и «Ермак взял Сибирь». Оба текста начинаются как типичные казачьи песни, но затем они переходят в повествования, которые в сюжетно-композиционном плане, в поэтическом содержании, в сущности, противостоят исторической песне и близки историческим преданиям. Повествования эти исторически насыщены, в них много имен, топонимов. Создается впечатление, что Киршу Данилова не удовлетворяли относительно краткие казачьи песни о Ермаке, в которых историческая конкретность выступала сравнительно бедно и заслонялась поэтическими обобщениями. Опираясь на известные ему предания, Кирша Данилов развернул песни в обширные и исторически полнокровные повествования. При этом он в ряде моментов как бы приблизил стилистически прозаические дополнения к песенной основе, хотя, естественно, стилистического единства ему достичь не удалось.
А. А. Горелов, специально проанализировавший тексты о Ермаке, пришел к выводу, что они представляют собою цельные (и внутренне связанные между собой) песенные произведения, созданные певцом Киршею Даниловым[630]. Этот свой вывод он распространил и на другие тексты, объяснив содержательные, образные и стилистические их особенности импровизационным характером поэтического таланта Кирши Данилова. Кирше-певцу принадлежат, по мнению А. А. Горелова, и прозаизмы, и книжные выражения, и трансформация предания в песню.
В противоположность этой гипотезе о Кирше — певце импровизаторе, которая, несмотря на свою привлекательность, не объясняет всего комплекса текстологических загадок Сборника, существует тенденция рассматривать все своеобразные случаи отступления от привычной фольклорной традиции в Сборнике, все действительные или кажущиеся проявления творческой оригинальности как результат сознательного вмешательства собирателя-редактора в тексты. Датский ученый А. Стендер-Петерсен в своем докладе для IV Международного съезда славистов в Москве чрезмерно гипертрофировал наличие в Сборнике «сознательной редакции», распространив ее «на все записанные у Кирши Данилова былины и исторические песни»[631]. Концепция Стендер-Петерсена встретила возражение со стороны ряда советских ученых, многие его доводы были фактически опровергнуты[632]. Нет оснований преувеличивать степень собственной работы собирателя над записанными им текстами произведений фольклора. Не стоит также трактовать случаи редактирования отдельных мест как вмешательство «со стороны». Кирша Данилов превосходно знал фольклорную традицию в ее различных жанровых проявлениях и вносил свое в отдельные тексты, исходя из этого знания. В конечном счете определяющим для него был принцип точной записи и сохранения записанного. Разумеется, этот принцип не носил характера научной методологии, он проявлялся стихийно, в силу специфичности интереса Кирши к народной песне. Тем более следует поражаться тому факту, что в годы, когда всюду в Европе ценность самобытной, необработанной народной поэзии только-только начинала осознаваться, — безвестный знаток и любитель русской песни записывал былины с такой бережностью и художественной чуткостью.
630
А. А.
631
А. И.