Имя литовского бога грома проникло ко всем славянам, только не с равною силою. Так, у западных славян мы хотя и встречаем везде имя Перкуна, но он является в простом значении бога грома, тождественном с самим явлением, им олицетворяемым. У восточных славян он развивается до степени бога богов и овладевает всею религиею. В наших летописях в первый раз имя Перуна упоминается в договоре Игоря с греками: «А если их не крещено есть, да не имут помощи ни от Бога, ни от Перуна». Далее встречаем имя Перуна в договоре Святослава с греками: «Да имеем клятву от Бога, ему же веруем, в Перуна и Волоса» и проч. Это место издатель объясняет следующими словами: клялись Богом вседержителем те, которые исповедовали веру Христа, а Перуном и Волосом — идолопоклонники, находившиеся в войске Святослава. Если допустить это тонкое различие между Богом и Перуном, то почему же не предположить его относительно Перуна и скотного бога Волоса и понимать это место так: христиане клялись своим Богом, языческие варяги — Перуном, а языческие славяне — Волосом.
Что касается до кумиров Перуна, мы знаем, что Владимир поставил такой кумир на холме днепровского берега и что в Новгороде у берега Волхова, где теперь часовня, на конце моста стоял истукан Перуна. Но был ли он поставлен Добрынею, по приказанию Владимира, как утверждает летопись, или, что, впрочем, вероятнее, сооружен был варягами, как думают митрополит Евгений и Вельтман, это достоверно неизвестно. О киевском кумире Перуна приведем здесь слова Степенной книги: «И бысть в лето в 6488 устроиваше Володимир многие кумиры и повеле соделати в древе кумир Перуна, ему же глава сребряна и ус злат и постави его в Киеве на холме вне двора теремного, идеже и прочия кумиры постави Хорса и Дажба и Стрыба и Смаргла и Мокоша».
Хотя описывают летописцы ярость поклонников Перуна при низвержении его в волны Волхова или Днепра, со всем тем положительно можно сказать, что Перун не успел еще сродниться со славянами. Такое мнение подтверждается тем, что нигде, ни в песнях, ни в сказках, ни в пословицах, ни в языке нашего народа, не сохранилась ни малейшая память о нем, и без летописи Нестора и договоров, заключенных нашими варяжскими князьями, мы не знали бы о его существовании. Напротив, у южных славян, словаков, хорватов и сербов, имя Перуна до сих пор живет в устах народа, хотя и ниспало до степени бранного слова (Паром имеет значение черта).
На юге имя литовского Перкунуста переходит в Паром, Пером, Бером и даже Прам и Брам, почему Юнгманн и Гануш полагают его тождественным с индийским Брамою. В новой Греции, где, как известно из Шафарика, древнее эллинское племя смешалось с славянскою кровью дунайских вендов и антов, находит Касторский имя женской богини атмосферы Пирперуны, которая как по корню своему, так и по значению напоминает нашего Перуна и в этом сходится с сербским названием цветка Iris—Перуника, которое, в свою очередь, напоминает латышское название растения Perkunes (полевая горчица), называющееся на французском язык Tortelle, и посему относящееся к Тору, как лицу, тождественному с Перуном. Венелин, принимая в своем ономастиконе имя Верона, или Берома, за название Юпитера, приводит аквилейскую надпись, перевезенную в Венецию: Bono Deo Bronrtoni, и другую надпись, римскую, из Грутера:
Jovi Sancto
Brontonti
Aur. Poplius
Он читает ее так: Jovi Sancto, Beroni tonanti и пр., t. e. Юпитеру Верону (Перуну) громовержцу.
Явления грома и молнии почти всегда неразрывно связаны с явлениями бури, ветра и дождя, посему религиозные олицетворения этих явлений нередко между собою смешаны, взаимно меняясь значением друг друга, что и дало повод Касторскому отнести всех богов атмосферы к одному их общему началу Перуну. Таким образом, Касторский принимает богов Погоду, Стрибога, Похвиста и пр. за односторонние изображения Перуна, тождественные, однако же, с общим их родовым понятием бога грома. Но, рассматривая здесь Перуна в первоначальном его значении громовника, т. е. олицетворение явления грома, мы не имеем причины допустить такое преобладание грома над другими атмосферными явлениями. Такое замечание Касторского может быть справедливо только относительно позднейшего значении Перуна в эпохе чистого идолопоклонства, когда божество и явление, им олицетворяемое, потеряли свое конкретное единство и явление подчинилось личному произволу кумира.