Август решил не возражать и только заметил: не забавно ли, что Фортуна выбрала именно это "Место для всех", чтобы взять у него реванш? За что? - он сам еще не понимает.
"Место? - встрепенулся Тимоти.- Не вижу в этом ничего удивительного. Оно и есть ОДНО из всех, ибо, знайте, мы сидим в замке Правителя Города, Уркела Второго, который он вопреки городским законам построил внутри городских стен. В этом уникальность замка. Замок властителя, а тем более одного из пяти, пентарха, немыслим расположенным в Городе".
"Это не совсем так.- Август налил себе вторую рюмку.- Мы не сидим в замке - скорее в том месте, где он когда-то стоял. Потом его разобрали на плиты и построили два храма Гимбу, а те лет триста назад были перестроены в здание, где мы сейчас и находимся. Но дело не в этом. Замок выстроил Уркел Четвертый и не внутри Города, а в лиге за городской чертой, которая лишь много позже сдвинулась на запад. Тогда замок буквально господствовал над всей западной стороной Города, как сам Уркел Четвертый - над своими четырьмя соправителями. ЗАМОК - СИМВОЛ ВЛАСТИ, ОТДЕЛЕННОЙ ОТ ТЕХ, НАД КЕМ ВЛАСТВУЮТ. Как Университет был символом силы знания, отделенной от знания".
Тимоти был так потрясен этим заявлением, что автоматически налил виски в стакан для минеральной воды, залпом его выпил и, вытерев салфеткой пот со лба, бросил ее на стол и твердо сказал: "Отделенность власти - не более чем одна из сторон Темы Замка. Возьмем европейскую литературу. В течение трех столетий Замок фигурировал в ней как центр и фокус Идеи Власти над человеком. И так от Валентина Андреэ в начале семнадцатого века до Франца Кафки в начале двадцатого. Он же был и ОБРАЗОМ ОПРЕДЕЛЕННОСТИ, КОНЕЧНОСТИ власти для его обитателей. Люди же внизу могли видеть в Замке НАД ними и верхний предел их существования. Страх как орудие власти Замка не был абсолютным, ибо в конце концов бояться или не бояться, все еще оставалось частным делом каждого. Пусть девяносто девять из ста боялись Замка, один, небоявшийся, знал или чувствовал, почему можно и не бояться, даже если это замок Синей Бороды, маршала де Рэ, Малагесты или Ченчи. Прошли столетия, Замок ушел в прошлое, но его образ дотянул до конца девятнадцатого века, когда полностью изменилась сама Идея Власти. Власть не только перестала быть властью над ОТДЕЛЬНЫМ человеком и стала властью над МАССОЙ, но и сам отдельный человек перестал ХОТЕТЬ своей отдельности. Кто знает? Может, он думал, что так будет надежнее. И дело уже было не в том, что теперь не девяносто девять из ста, а девятьсот девяносто девять из тысячи боялись, а в том, что и единственный, небоявшийся, переставал быть ИНДИВИДОМ. Источник страха переселился из Замка в НЕОТДЕЛЕННОСТЬ людей. А образ Замка ушел из литературы не потому, что страх стал универсальным, а потому, что он перестал быть индивидуальным. Смотрите, ведь ни Кремль, ни Берхтесгаден - не замки. Ибо исходящий из них абсолютный и всеуравнивающий страх парадоксальным образом отменил саму иерархию власти, символом которой и призван был быть Замок. Оттого, наверное, Сталин умер не в Кремле, а на подмосковной даче, а Гитлер не в Берхтесгадене, а в вонючем берлинском бункере. А Замок стал музеем или отелем. Жалко, правда?"
Когда Август позднее буквально пересказал мне речь Тимоти о Замке, я нисколько не удивился, вспомнив его заключительную тираду в самолете, оборванную нашим приземлением в Городе. "Господи! - подумалось мне.- Так он опять сел на своего любимого конька - Замок!" И тут же по ассоциации с Замком я вспомнил: а как же Матильда, вечно собиравшаяся от него к кому-нибудь уйти? Бедный Тимоти, видимо, из-за этой вечной угрозы он и оказался скоропалительно женившимся в Городе "одновременным браком" на прекрасноногой Меле! Теперь мне стало понятно его неожиданное решение год назад продать развалины своего родового замка в северо-западном Пертшире португальскому фабриканту сардин. Еще бы, содержать двух жен! Мне же это свое решение он объяснил следующим образом.
"Во-первых,- сказал он,- у меня никогда не хватит денег на восстановление этого треклятого замка. Во-вторых, продать замок португальцу все-таки не так позорно, как американцу или французу. В-третьих - уверяю тебя, это самое главное,- Замок - это честь, а честь продать невозможно, если, конечно, ты ее не продал еще до того, как продал свой замок. Увы,- печально продолжал он,- я уже никогда не поставлю перед развалинами свою палатку на лугу, загаженном овцами арендатора Энди Сазерленда, и теперь мне придется платить восемь фунтов за ночь в пабе "Змея". Но заметь, Замок - не Университет!"
Увидев на моем лице изумление от столь неожиданного перескока, Тимоти пояснил: "Ты же знаешь, у меня нет своего университета. Да его все равно никто бы не купил. Да чего там купил, его и задаром бы никто не взял. Видишь ли, Университет не имеет никакого отношения к чести. Как, впрочем, и к интеллекту, поскольку является местом, откуда все РАЗДАЕТСЯ. Не продается даже, а так, рассеивается неизвестно куда - чужая наука, чужое умение, чужое искусство. Университет НАСТОЯЩИЙ, кончившийся примерно тогда же, когда и Замок, в семнадцатом веке, был иерархической корпорацией. Нынешний же - гигантская палатка, раскинутая перед развалинами замка. Раньше в Университете люди все-таки жили, хотя и без особых удобств (как, впрочем, и в Замке). Теперь он - орудие самозабвения масс, универсальное диско".
В последней фразе я слышал отзвуки его марксистских увлечений в молодые годы (Тимоти, по его словам, был убежденным сталинистом с 16 декабря 1963-го по 14 января 1964-го) и некоторую горечь от поражения в начале (оно же было и концом) его университетской карьеры - он окончил Кембридж по третьему разряду.