Наступила тишина. Женщины забрали детей и отвели их к тем, кто был постарше, в то время как мужчины, сходя по ступенькам лестницы, обступили морское чудовище с обеих сторон. Над городом висело черное небо со звездами, напоминающими костяную крошку. Музыкант ударил по другой струне. Мужчины извлекли кривые ножи и застыли в ожидании финальной ноты.
Фред Мэзер очнулся и обнаружил себя в почти полной темноте на верхних ступеньках лестницы над бывшей гаванью. Звёзды и две небольшие луны давали немного света, в котором костяной город виделся лишь бледными туманными очертаниями краешками глаз, но когда он попробовал посмотреть на строения прямо, то не увидел почти ничего. Небо над ним чернело, как и в его видении, но вблизи горизонта он мог разглядеть небольшое, зеленоватого цвета сферическое тело, Землю.
Он не знал, как долго находился на этих ступеньках, но его уже пробрал озноб от гуляющего по дну мертвого моря ветра. Дрожа от холода, он принялся растирать съёжившуюся кожу на оголенных по локоть руках.
Надо было все записать. Он смог отыскать дорогу обратно к амфитеатру и к тому сиденью, где оставил походную сумку. Полевой журнал отсутствовал, но фонарик находился на месте. С помощью его яркого луча Мэзер обнаружил свой переплетенный пружинкой полевой журнал далеко за пределами здания. Он лежал на мозаичных плитках площади, закрывая глаз мозаичного изображения морского зверя. Наклонившись за ним, Мэзер чуть поодаль нашёл и ручку.
Но когда он присел на ступеньках продолжить свои заметки при свете фонарика, записи чернилами на бумажных страницах вдруг показались ему несколько странными. Прямые и кривые линии не хотели никак складываться в слова, вместо этого они представлялись бессмысленными сочетаниями каких-то куриных следов и царапок, умение читать вдруг сделалось зыбким и неуверенным.
В уме опять стали всплывать зримые воспоминания фестиваля: принесение в жертву морского животного, ритуально-торжественное нарезание его мяса и завертывание еще кровоточащих кусков в отрезки материи, заранее принесенные женщинами, расходящиеся по домам жители города, кости морского животного, оставленные на попечение тех, кому предоставлялась такая честь.
И что-то еще. Он не мог понять, откуда у него такая уверенность, но он знал – это Единение с морем было последним, из морских вод больше некого было призывать. Он напряженно пытался найти словесные формулировки для выражения обретенных знаний и записать эти слова буквами, синими чернилами по бумаге. Но привычный навык не возвращался.
В конце концов он бросил эти попытки и двинулся обратно в амфитеатр, освещая дорогу фонариком. Инстинкт подсказал ему не идти к прежнему месту, а сесть перед другой гранью куба. Стоило лишь глянуть на новую матрицу инкрустированных линий, как Мэзер сразу же ощутил, что падает в…
Их было четверо друзей детства, ныне возмужавших и достигших зрелости. Они упорно работали над собой, соревнуясь друг с другом и подбадривая один другого. И это принесло свои плоды. Они стали триумфальными победителями ежегодных игр и поэтому получили почетное право открыть охотничий сезон на голубых холмах над костяным городом.
Они быстро двигались цепочкой по тропе, известной им еще с детства, когда они играли на ней в то, что сейчас им предстояло совершить. Они знали каждый изгиб и каждую складку этой местности, каждый скальный отрог, каждый уступ, каждую долину и знали об особом укромном месте, где птицы укрываются на протяжении всего дня, а в сумерках вылетают, оставляя за собой трассирующий огненный след, рассыпая искры наподобие красного снега.
Уходящая в высоту длинная и тонкая расщелина, образовавшаяся миллионы лет тому назад, служила входом в пещеру. Её расположение позволяло увидеть расщелину только с одной точки. Однако они вчетвером знали нужные ориентиры. И найдут сгрудившихся внизу пещеры, словно горстка угольков, тесно прижавшихся друг к другу спящих птиц.
Четверо охотников подползли ко входу в пещеру с проволочными сетями наготове. По-прежнему один за другим, ободрав себе грудь и спину об камни – мальчиками это им удавалось легче, – они протиснулись в темное пространство пещеры. С затаённым дыханием обступили со всех сторон спящую добычу. И затем по сигналу самого старшего из них бросили несколько сетей в заранее условленном порядке.
Птицы проснулись от первой же упавшей на них сети и все вместе дружно взлетели, легко унося проволочное кружево вверх. Но тут их встретила вторая сеть, с утяжеленными краями, и полет птиц вверх замедлился. Затем наступила очередь третей и четвертой. Влекомые вниз тяжелыми, с перекрывающимися густыми ячейками, металлическими сетками, откуда было уже не вырваться, птицы опустились обратно на дно пещеры, тревожно крича.
Воодушевленные удачей, охотники собрали вместе края всех сетей и быстро перевязали получившийся большой сетчатый узел тонким металлическим тросом.
Птицы, плотно упакованные в виде шара, с шорохом и шуршанием перемещались друг относительно друга и сияли, словно маленькое солнце из червонного золота. Мужчины с помощью оружия расширили входную расщелину, а затем осторожно вынесли птиц из пещеры на солнечный свет.
Пернатые громкими криками выражали свое неудовольствие, но охотники грянули традиционную песнь утешения с посулами уважительного отношения и хорошего обращения.
Птицы притихли, то ли успокоенные льстивыми уговорами, то ли убаюканные навевающим сон ритмом этого пения. Там, где белая дорога выбегает из холмов и начинает спускаться к городу, охотники остановились привести в порядок одежду и почиститься. Затем они подняли связанных птиц над головами, как осеняющее их всех вместе гало, и размеренным шагом двинулись, как триумфаторы, дальше.
Когда они были еще на полпути ко входу со спиральными колоннами, люди уже выходили им навстречу с песней теплого и искреннего приветствия.
Эта песня еще звучала в голове у Мэзера, когда он вернулся в настоящее. Он не удивился, обнаружив себя за пределами тех городских ворот, что выходят к подножию холмов. Далёкое солнце постепенно просветляло предутреннее марсианское небо за неясными силуэтами холмов, заставляя дорогу из белого битого камня под его ногами светиться призрачным светом.
На этот раз он даже не думал делать какие-либо записи. Развернувшись, медленно побрел – он чувствовал невыразимую усталость – через пустой город обратно на площадь к гавани. И хотя уже довольно долго ничего не ел и не пил, равнодушно прошел мимо джипа, где его дожидались контейнеры с водой и сэндвичи.
– Он просто обезвожен, – сказал один из грубошеих верзил, который прошел курсы оказания первой помощи. – Здесь такой сухой воздух, что если забывать пить, то и не заметишь, как поплывёшь.
– Влейте в него ещё один стакан, – сказал Боумен, – и отнесите в тень.
Они нашли Мэзера, лежащего ничком на мозаиках припортовой площади, когда грузовая платформа с перерабатывающим агрегатом прибыла уже под вечер второго дня. Теперь, когда Боумен бегло просмотрел записи в полевом журнале Мэзера, найденном возле упавшего в обморок человека, он уже понял, почему тот перестал отвечать на его радиовызовы.
Большинство из записей были совершенно нечитаемы, но несколько слов можно было разобрать: общественный, ритуальный, социальные узы – вполне достаточно для подтверждения давних подозрений руководителя команды, что Мэзер – из тех длинноволосых интеллектуалов, которые помешались на Марсе и рвутся сюда с мыслями обнаружить что-то этакое… Чего они ищут? Боумен понятия не имел о тех глупостях, которыми была забита их голова. Да и не хотел знать. Он подошел ближе к лестнице, ведущей в гавань, и швырнул полевой журнал вниз, туда, где гусеницы мегаагрегата сползали с направляющих платформы. Клубы черного дыма стали вырываться из выхлопной трубы, когда оператор поддал газу, ускоряя подачу топлива к двигателю, и циклопический агрегат начал забираться вверх, кроша костяные ступени. Правая гусеница наехала на полевой журнал Мэзера и разорвала в клочья.