И вообще, за свои двадцать семь лет я ни разу не слышала столько комплиментов своей внешности, как за один итальянский вечер. И кожа-то моя оказалась подобна белейшим сливкам, и глаза небесной синевы сразу после рассвета над морем, и губы как лепестки алой сирийской розы…
Кипарисовый стан также имел место быть, как и локоны цвета спелой киликийской пшеницы. А уж аромат моего дыхания можно было сравнить только с благовониями из Аравии.
Всегда считала, что у моего мужа хорошо подвешен язык в общении с женским полом. Полностью расположив меня к себе, Фарбий переплюнул Ромчика в два счета. Уже через пару часов общения с гистрионом мы стали друзьями, притом, в самом невинном смысле этого слова.
– Сначала я думал, что ты крестьянка, желающая легко подзаработать в городе, задрав пеплум перед первым, кто покажет монету. А потом пригляделся – нет, ты ни дня не стояла в поле под палящим солнцем, твои нежные ручки не знакомы с мотыгой. Опять же личико, как у благородной госпожи и манеры знатной горожанки.
Фарбий улыбнулся, притворно грозя мне пальцем.
– Дай-ка я угадаю… Ты сбежала из богатого дома с пригожим бродягой, а он тебя обманул. Тебе стыдно возвращаться к родным, и денежки кончились. Но ты горда и можешь за себя постоять. Верно я тебя понял, Валия?
Потупив взгляд, я тут же кивнула, со всем соглашаясь. А толку спорить? Между тем Фарбий заявил, что ему понравилась моя история о провале во времени, и он непременно напишет комедию по ее мотивам. Итак, шальной ветер странствий занес любопытную красавицу из провинции в Рим и не куда-нибудь, а на окраину, где толчется простой грубоватый люд.
Взбудораженная последними событиями и вкусом забродившего винограда, я резко возмутилась:
– Что за печальный сценарий, друг? Пусть девушка приземлится сразу в императорском дворце и станет невестой самого Цезаря.
Фарбий громко рассмеялся, хлопая себя по круглым коленям.
– Наивное дитя, что ты знаешь о жизни подле нынешнего владыки Рима? Говорят, Фурий капризен и спесив, он, не задумываясь, посылает людей на казнь, а сам сочиняет стихи, глядя на мучения обреченного. Говорят, в эти моменты на Императора нисходит особенное вдохновение.
– Вот же старый извращенец! – не сдержалась я и сейчас же закрыла рот ладонью. Может, не следует громко обзывать здешнего правителя. Все же главный человек в империи, как бы мне не попало за оскорбление его величества.
Почему-то император представлялся мне трясущимся стариком с мокрыми губами и блудливым взглядом. Этакой плюгавый тиран-кровопийца.
Однако, гистрион вряд ли походил на доносчика и шпиона, вместо того, чтобы сделать мне выговор, Фарбий огляделся по сторонам и, понизив голос, добавил:
– Так он еще молод, ему не более тридцати лет. Ходят слухи, что Фурий Германик Август тяжело болен головой. А как иначе объяснить его безрассудно дерзкое поведение с Сенатом? Я-то умею читать, и стараюсь следить за последними новостями в свитках, что вывешивают на форуме. Там почти каждый день пишут о раскрытии нового заговора и аресте кого-то из сановных толстосумов. А ведь имущество заговорщика идет прямиком в императорскую казну.
– Ловко придумано! – я даже прищелкнула языком от удивления и потянулась, чтобы немного расправить уставшую спину.
Тогда Фарбий вылил себе в рот последние капли из фляжки и бухнулся передо мной на колени, начав декламировать какие-то смешные любовные стихи. Вот же припекло мужика!
Я тотчас смекнула, что могу отвязаться от его ухаживаний только одним способом – вызвав к себе профессиональный интерес. Припомнив строки Осипа Мандельштама, я приняла театральную позу с вытянутой к небу рукой и мрачно произнесла:
– Бессонница… Гомер… Тугие парусаЯ список кораблей прочел до середины…
Покончив с Элладой, я перешла на Гумилева и на то, как «в далекой Сибири, где воет пурга, застывают в серебряных льдах мастодонты…».
Фарбий слушал, разинув рот от восторга, а я же роняла горькие слезы. Не то, чтобы мне было слишком жаль погибающих мамонтов или разоренную Трою. Нет… все это дела давно прошедших дней.
Сейчас я искренне переживала за свое будущее на Аппенинском полуострове времен начала нашей эры. Мне бы в этот момент даже сам Станиславский поверил, не то, что нищий гистрион, который вскоре схватил меня за руку и пылко произнес:
– Прелестная Валия! Ты должна выступить с нами завтра на Бычьем рынке. Думаю, соберется большая толпа. И в перерыве нашего «Обжоры» не худо бы занять народ драматической сценкой. У тебя прирожденный талант, женщина. Надеюсь, ты не стыдишься декламировать при большом скоплении народа? Больше смелости и тебя ждет успех. Я уже это вижу!