Что касается обычно проводимого и даже само собой напрашивающегося сопоставления с Цезарем и Помпеем, то, конечно, имя его перешло в историю, будучи окружено меньшим блеском, но если иметь в виду реальное влияние и даже власть, то к моменту формирования триумвирата, т. е. когда Помпей оказался уже без армии, а Цезарь не ушел еще ее получить, возможно, что именно Красс был фактически наиболее решающей и «опорной» фигурой.
Когда же все–таки возник так называемый первый триумвират? Вопрос о дате этого соглашения чрезвычайно неясен. Он был неясен уже для самих древних. Единственное свидетельство современника событий — Цицерона — настолько лапидарно, что ничего разъяснить не может. Все остальные сведения идут от позднейших авторов, к тому же они довольно противоречивы. Правда, почти все эти авторы (за исключением Веллея Патеркула) высказываются за 60 г., но некоторые считают, что тайное соглашение было заключено еще до выборов Цезаря, другие же стоят за более позднюю дату. Неудивительно, что и в новейшей историографии существуют самые различные точки зрения по поводу этой даты (некоторые даже отодвигают ее к 59 году). Думается, что более всех прав Эд. Мейер, когда указывает на то, что как раз тайный характер соглашения вообще не дает возможности точного решения вопроса. К этому можно добавить следующее: точная датировка «основания» первого триумвирата не только невозможна, но и не нужна, поскольку он складывался постепенно и в тайне — можно определить лишь тот момент, когда этот союз впервые «самообнаружился».
Гораздо, на наш взгляд, существеннее, чем трудности датировки, вопрос о причинах, обусловивших складывание подобного союза, и о его историческом значении. Объединение трех политических деятелей Рима нельзя, конечно, считать случайным явлением, оно диктовалось определенными интересами, причинами, событиями, т. е. определенной политической обстановкой. Эта обстановка оказалась такова, что интересы членов триумвирата в данный момент совпадали.
Помпея привела в триумвират крайне «твердолобая» политика сената. Никакой гибкости, никакого учета реальной обстановки, никакой позитивной инициативы. Это была даже не политика наступления, но лишь политика глухой, упорной обороны, проводимая с помощью интриг, запретов, обструкций. Наряду с этим — резко выраженная, часто даже без нужды подчеркиваемая консервативность под флагом верности mores maiorum, понятию, которое для рядового римлянина давно превратилось всего лишь в красивую фразу.
Помпея подвигла на решающий шаг его затянувшаяся тяжба с сенатом после возвращения из восточного похода. Ничего другого и не следовало ожидать, если только вспомнить и представить себе, каковы были фигуры людей, считавшихся в то время принцепсами сената. Это — старый сулланец Квинт Катул; бездарный и твердолобый коллега Цезаря по эдилитету, претуре, а затем и консулату Марк Бибул; Луций Лукулл, который оживлялся и проявлял интерес к общественным делам лишь тогда, когда мог учинить какую–либо неприятность своему старому сопернику Помпею, и, наконец, Марк Катон, про которого Цицерон, в общем будучи его единомышленником, тем не менее с уничтожающей иронией говорил, что тот забывает, что находится отнюдь не в государстве Платона, но среди подонков Ромула. Это были люди, с которыми невозможно было найти общий язык (попытка Помпея породниться с Катоном, женившись на одной из его дочерей или племянниц, — и та встретила отпор), это была политика, которая не имела никаких перспектив.
Что касается Красса, то на его решение примкнуть к триумвирату должна была в данном случае оказать определенное влияние позиция всадников. Дело в том, что к этому времени наметилось серьезное расхождение между всадниками и сенатом. Тому виною был ряд причин, но особое обострение отношений произошло из–за реакции сената на обращение откупщиков с просьбой отменить существующее соглашение относительно провинции Азии, так как в свое время они, увлеченные алчностью, взяли откуп по слишком высокой цене.
Несмотря на поддержку (и даже инициативу) в этом деле Красса, а также содействие Цицерона, который хоть и считал требования откупщиков постыдными, тем не менее по тактическим соображениям выступал за них, из попытки откупщиков ничего не получилось, а Катон окончательно провалил все дело. Это и привело, по выражению того же Цицерона, к тому, что всадники «отвернулись» от сената, «порвали» с ним. В подобной ситуации Крассу, который вообще никогда не отличался особой лояльностью по отношению к сенату, был прямой расчет примкнуть к намечавшемуся соглашению.
И, наконец, Цезарь. Сторонники телеологического подхода к историческим событиям считают, что Цезарь — инициатор и организатор тайного соглашения — уже в этот период своей деятельности преследовал вполне определенные цели, а именно: цели захвата единоличной, монархической власти. Подобные взгляды высказывались и в древности. Так, Цицерон (но, само собой разумеется, не в период возникновения триумвирата, а уже после смерти Цезаря) уверял, что Цезарь долгие годы вынашивал идею захвата царской власти, а Плутарх писал, что под прикрытием человеколюбивого поступка (т. е. примирения Помпея с Крассом) Цезарь совершил настоящий государственный переворот. В новое время провиденциально–монархические устремления Цезарю приписывал, конечно Моммзен, и не только он, но целый ряд новейших исследователей, вплоть до наших дней. Однако все это, в том числе и оценка самого Цицерона, — лишь позднейшие выводы ex eventu.
У нас нет никаких серьезных оснований предполагать, что, примыкая к союзу трех или даже организуя его, Цезарь, кроме тех насущных и злободневных вопросов, которые подсказывались самой политической обстановкой, еще ставил перед собой какие–то более далеко идущие цели. К первым могут быть отнесены: удовлетворение требований Помпея, умиротворение всадников, стабилизация собственного политического положения. Бесспорно, именно эта задача была для Цезаря наиболее актуальной, но приступить к ее реализации он мог лишь после решения первых двух вопросов.
Однако из всего вышеизложенного отнюдь не вытекает, что «союз трех», созданный, вероятно, как временное соглашение, созданный для решения ближайших тактических задач, не мог эти задачи перерасти. Так оно и получилось на самом деле. Временное соглашение превратилось в постоянное (вернее, длительное), неофициальный и секретный союз — в почти официальное правительство.
Это очень скоро поняли сами древние. Современник событий Варрон выпускает памфлет о «трехглавом чудовище», в биографии Красса Плутарх говорит о том, что триумвират представлял собой непреоборимую силу, лишившую власти сенат и народ, Аппиан называет триумвиров всемогущими. В новейшей историографии это соглашение иногда оценивалось, как союз власти, денег и ума, а иногда — и, на наш взгляд, вовсе неправильно — как объединенное и концентрированное представительство трех основных политических сил Рима: сената, всадничества и демократии.
С нашей точки зрения, историческое значение так называемого первого триумвирата заключалось в том, что он был воплощением — в лице трех политических деятелей Рима — консолидации всех антисенатских сил. Таким образом, его возникновение, независимо от тех целей, ради которых он был создан, действительно оказывается важным и даже переломным моментом в истории Рима I в. до н. э. Если и не правы те, кто считает это событие концом республики и началом монархии — а такая точка зрения существует в историографии, — то, во всяком случае, следует со вниманием отнестись к словам Катона, который в свое время говорил, что не столь была страшна для римского государства внутренняя борьба политических группировок и их главарей или даже гражданская война, сколь объединение всех этих сил, союз между ними. Если вместо слов «римское государство» подставить слова «сенатская республика» — ибо именно ее имел в виду Катон, — то его оценку, пожалуй, можно принять полностью.
Как уже отмечалось выше, вопрос о том, что произошло раньше — организация тайного союза или избрание Цезаря консулом, решить едва ли возможно. Да это и не столь важно; гораздо важнее, что в современной историографии представители телеологической точки зрения склонны видеть не только в организации самого триумвирата, но даже и в консулате Цезаря цепь мероприятий, сознательно проводившихся с «дальним прицелом».
Однако с подобными утверждениями никоим образом нельзя согласиться. Не говоря уже о том, что напряженная политическая обстановка и борьба, развернувшаяся в первые же месяцы 59 г., приковывали все силы и внимание к текущим злободневным вопросам, Цезарь в то время был еще настолько второстепенной фигурой не только среди политических деятелей Рима вообще, но и среди членов триумвирата в частности, что говорить о каких–то мероприятиях, рассчитанных на будущее единовластие, просто не приходится. Да и объективный анализ законодательной деятельности Цезаря за время его первого консулата не дает никаких оснований для подобных выводов.