После этого, наконец-то, наступила моя карьера, я выступал защитником в суде. «В защиту Квинкция» - моя первая, и довольно успешная, речь. Возвращал незаконно отобранное имущество. Однако, она и рядом не стояла с речью «В защиту Росция». Парня обвинили в убийстве отца, однако всё было не так просто. Пришлось даже ехать на место преступления. Мои пламенные речи разлетелись на весь Рим, многие приезжали послушать даже из других провинций. В речах я так же прошёлся по Суллу и его репрессиям, став при этом оппозицией власти. Процесс был выигран, и моя популярность так возросла, что никто уже и не помнил, что я был на стороне Суллы. Он был готов отомстить, но я ни капли не баялся. Народ был со мной, однако мне срочно надо было отправиться в Афины, для изучения ораторского искусства и философии, поэтому два года в Риме, после этих событий, я не появлялся. Благо, Сулла умер, так и не дождавшись моего возвращения, и я вернулся в Рим героем.
Дальше меня ждала успешная жизнь, успешная свадьба и успешная карьера. Но всё изменилось, когда в моей жизни появился – Кателина.
Кателина был… странным. Он спал со своей дочерью, убил своего брата – а чтоб его не постигла ответственность перед законом, он подговорил Суллу включить уже мёртвого брата в список осуждённых на смерть. Промышлял ритуалами и каннибализмом, развращал юношей, устраивал оргии…
Впрочем, он мог бы стать классическим римским императором, однако был лишь сенатором. Он ненавидел меня за моё честолюбие и желание приравнять закон для всех. Даже планировал заговор. Однако после речи моей речи ему мало что могло помочь:
«Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине, ни стража, обходящая город, ни страх, охвативший народ, ни присутствие всех честных людей, ни выбор этого столь надежно защищенного места для заседания сената, ни лица и взоры всех присутствующих? Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт? Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял?
О, времена! О, нравы! Сенат все это понимает, консул видит, а этот человек все еще жив. Да разве только жив? Нет, даже приходит в сенат, участвует в обсуждении государственных дел, намечает и указывает своим взглядом тех из нас, кто должен быть убит, а мы, храбрые мужи, воображаем, что выполняем свой долг перед государством, уклоняясь от его бешенства и увертываясь от его оружия. Казнить тебя, Катилина, уже давно следовало бы, по приказанию консула, против тебя самого обратить губительный удар, который ты против всех нас уже давно подготовляешь.
Ведь высокочтимый муж, верховный понтифик Публий Сципион, будучи частным лицом, убил Тиберия Гракха, пытавшегося произвести лишь незначительные изменения в государственном строе, а Катилину, страстно стремящегося резней и поджогами весь мир превратить в пустыню, мы, консулы, будем терпеть? О событиях далекого прошлого я, пожалуй, говорить не буду — например, о том, что Гай Сервилий Агала своей рукой убил Спурия Мелия, стремившегося произвести государственный переворот. Была, была некогда в нашем государстве доблесть, когда храбрые мужи были готовы подвергнуть гражданина, несущего погибель, более жестокой казни, чем та, какая предназначена для злейшего врага. Мы располагаем против тебя, Катилина, решительным и веским постановлением сената. Не изменяют государству ни мудрость, ни авторитет этого сословия; мы — говорю открыто — мы, консулы, изменяем ему».
Я выследил каждого заговорщика, а Кетелину отвёл в пещеру, где и задушил. Правосудие восторжествовало.
«Отжили».
После этого меня называли «Новым основателем Рима». Народ аплодировал, радовался. Меня признали «Отцом человечества» - первым, кто получил этот титул. Я впервые проникся любовью народа. Наконец-то увидел плоды. Сокрушив злодея, я сокрушил беззакония в его лице. Я даровал людям веру в Рим, в их права, в равенство закона. Я чувствовал, что могу всё изменить, искоренить диктатуру навсегда. Однако, судьба любит иронию. Сенат решил, что задушить заговорщика и насильника неправильно, как же они будут сидеть в одном ряду с убийцей, хотя вот с Кетелиной как-то спокойно сидели, поэтому они изгнали меня.