Как видно, египетское общество эпохи Среднего царства очень четко делилось на две части: элиту, или знать, так или иначе связанную со службой в государственном аппарате (будь то на общеегипетском поприще или на уровне отдельных номов), и массу трудового населения — «царских людей». Характерно, что в эпоху Среднего царства исчезают упоминания неджесов — не исключено, что их самостоятельности уже не находилось места в структуре общества, устоявшегося после потрясений I Переходного периода. Как и в течение большей части III тысячелетия до н. э., не было в ней места и независимой от государства сельской общине. Общественные отношения, сложившиеся в эпоху Среднего царства, с некоторыми изменениями просуществовали в Египте вплоть до рубежа II и I тысячелетий до н. э.
Литература и религия Египта в эпоху Среднего царства
Стабилизация политического положения в стране в начале Среднего царства и в особенности при первых царях XII династии вызвала к жизни определенную «перестановку акцентов» в идеологических и религиозных представлениях по сравнению с I Переходным периодом. Прежде всего укрепление государственности повлекло за собой восстановление в полном объеме престижа царской власти. Показательно, что если в начале I Переходного периода «Речение Ипувера» напрямую возлагало на пренебрегающего своим долгом царя ответственность за постигшую страну катастрофу, то «Пророчество Неферти» в начале времени XII династии благоразумно обходит эту острую проблему, зато связывает прекращение бедствий с восшествием на престол основателя этого дома, способность которого к полноценному совершению ритуала находится вне всякого сомнения. Как уже говорилось, важнейшим показателем наличия данной способности («творить маат») у царей XII династии было совпавшее с царствованием Сенусерта I окончание экологического кризиса (периода засухи) и возобновление нормальных разливов Нила.
Представления о долге царя перед богами и людьми, сформировавшиеся в I Переходный период, не исчезают в эпоху Среднего царства, однако отражающие их произведения не содержат и тени сомнения в том, что цари этого времени исполняют свой долг надлежащим образом. В связи с этим показательна идея, играющая очень важную роль в «Рассказе Синухета»: накануне вступления Сенусерта I на престол этот вельможа находится в действующей под его началом против ливийских племен армии, однако его бегство в Азию воспринимается не просто как дезертирство, но и, судя по всему, как своего рода «грех неверия» в способность этого царя утвердить свою власть над страной. К вящему стыду Синухета Сенусерт I обнаруживает силы не только обеспечить стабильность своего государства (т. е. проявить себя истинным царем, рожденным от божества), но и «на расстоянии» почувствовать раскаяние беглеца в своем поступке и обратиться к нему со словами милосердия и призывом вернуться на родину. В самом же начале «Рассказа Синухета» мы видим яркое и емкое описание посмертной судьбы почившего Аменемхета I, не оставляющее сомнения в том, что вечная жизнь в мире богов обеспечена ему не только независимо от оценки его дел на суде Осириса, но и вообще совершенно иным способом: «Он был восхищен на небо и соединился с солнечным диском, божественная плоть слилась с тем, кто ее сотворил».
По существу, именно с начала XII династии египетские литераторы утрачивают (или оказываются вынуждены утратить) интерес к теме царской власти, не оставлявший их на протяжении I Переходного периода: посвященные царям XIX в. до н. э. хвалебные тексты как раз довольно невыразительны в чисто литературном отношении (в частности, надпись Схетепибра с характерной моралью: «Царь — это пища»).
Подлинные литературные шедевры этого времени посвящены до странности отвлеченным от проблем насущной жизни сюжетам: поведению рядового человека, не сведущего в тонкостях ритуала, при встрече с неведомым божеством («Сказка о пастухе и богине»); описанию необычайного, исполненного всяческого изобилия острова с единственным обитателем — змеем, грозным на вид, но обнаруживающим в себе качество бога, благожелательного к людям независимо от совершения в его пользу ритуала («Сказка о потерпевшем кораблекрушение»); диалогу отчаявшегося человека, стоящего на грани самоубийства, с собственным разумом, персонифицированном в его ба (так называемая «Беседа разочарованного со своей душой»).