Миновав низменность Вланга-Бостани, древнего порта Елевериева или Феодосии, и держась по-прежнему берега, видишь уже только высокие тёмные стены и лишь в двух-трёх местах ворота: они ведут в разные части громадного армянского квартала, выросшего здесь в последнюю эпоху империи. Пробившиеся на мгновение в ворота, из хаоса закоулков, лучи солнца осветят лодку и за воротами живописную, причудливую улицу с открытыми лавчонками и балконами, а также полосу земли около стен, обнаружив при этом мусор, накопившийся за тысячи лет. Идёшь в этой сизой полутьме, по совершенно гладкому морю, и любуешься играющими в нём разнообразными отражениями стен. Но вот стена уже вся обрушилась, и на её месте расположился целый клан рыбаков. На самом солнцепёке – большая открытая кофейня, битком набитая константинопольскими ланцаронами. Затем, опять стены и ворота, носившие в древности имя Гипсомайи, откуда и произошло название этого квартала – Псамайа. Поднявшийся вверх, по шумным на этот раз закоулкам, мимо всевозможных лавок и иногда ещё более шумных школ, мимо народных кофеен и мелочных выставок тут же, под вашими ногами, – мы пересекаем железную дорогу, попадаем опять в мусульманские кварталы, глухие и пустые, и вновь в шумный квартал христианский. Только этим, ведь, и разнятся здесь кварталы, да разве тем ещё, что в мусульманском больше огородов, садиков и цветов на окнах, а в христианском ничего этого нет и, вместо растений, сидят у окон сами армянки с цветами в волосах, вовсе уж не похожие на цветок. Чем выше поднимаемся, тем более усиливается пустынность улиц, тем более затихает жизнь.
Мы останавливаемся перед маленьким портиком, выдвинувшимся вперёд из глухой стены, которую легко принять за огородный забор. Но около этого портика чудная византийская капитель, а немного подальше, у фонтана, другая, ещё лучше и лучшего времени, едва ли не IV–V столетия.
Pис. 9. Архитрав портика базилики Студийского монастыря
Войдём и насладимся одной из живописнейших картин Константинополя. Перед нами небольшой дворик, частично на солнце, частично – погружённый в полумрак; столетние деревья перемешаны здесь с причудливой игрой фонтана и с решётками, по которым раскинулись лозы винограда; из-под них виднеются, на тёмном фоне базилики, кусты роз, олеандров, редеющих на солнце; кругом – древние стены, обросшие плющом, или террасы и портики маленьких домиков, укрывшихся под эти стены. Мы в мечети Эмир-Ахор-джами, т.е. начальника султанских конюшен, как называется теперь церковь знаменитого Студийского монастыря, основанного и построенного между 447 и 463 годами патрицием и префектом Студием, обновлённого затем в 1293 и перестроенного в 1328 году. Из всех святынь Царьграда это была, несомненно, если не самая замечательная, то наиболее популярная. Посвящённая Иоанну Предтече, обитель рано выступила на историческое поприще, затмила строгостью своего устава обители так называемых Акоймитов, славившихся строгостью устава и трудами своих многочисленных подвижников, и выдвинулась в истории народной жизни Византии на одно из первых мест. Уже при Анастасии монастырь этот отказался принять к себе игумена, рукоположенного патриархом, вера которого казалась монахам не совсем чистой, – и настоял на своём. Когда православие было в силе – монастырь богател и первенствовал. Если появлялся в греческой церкви раскол, – монахи разгонялись, место пустело, становилось местом позора: сюда стаскивали и здесь сжигались трупы игуменов, монахов и монахинь. Монастырь был сначала за стенами города, но, когда возникли стены, идущие от Семибашенного замка, вошёл в состав города. Самостоятельность монастыря и его учёных игуменов подвергалась особенно жестокому испытанию в эпоху иконоборцев: его игумены отреклись от общения с патриархом Тарасием, дозволившему Константину Копрониму двоеженство, и потом от патриарха Никифора, назначенного императором Никифором из своих секретарей. Наконец, знаменитому игумену Феодору Студиту с его товарищами принадлежал главнейший подвиг мученической борьбы с императором Львом Армянином. Императоры Македонской династии чтили монастырь; из его игуменов один возведён в патриарший сан; сюда укрылись в минуты крайности Михаил IV и Константин, где и постриглись в монахи. Монастырь имел от 700 до 1000 иноков. «Из того бо монастыря, – говорит наш паломник (около 1350 года) Стефан Новгородец, – в Русь посылали много книг: уставов, триоди и иные книги».