Распространившись столь подробно о добродетелях убиенного князя, летописец, однако, очень невнятно затронул причину его гибели. По его словам, Нерадец действовал «от дьяволя наученья и от злых человек». Молва возлагала всю вину на Ростиславичей, и летописец присоединился к общему мнению: первый раз косвенным образом, указав, что «треклятый» Нерадец после совершенного им убийства бежал в Перемышль к Рюрику Ростиславичу, а вторично — уже открытым текстом — в статье под 1097 г., где Давыд Игоревич подбивает Святополка Изяславича выступить против Василька Ростиславича, призывая его вспомнить, «кто есть убил брата твоего Ярополка». Разночтения в имени конкретного виновника злодеяния говорят о том, что неопровержимых улик против Ростиславичей у современников, во всяком случае, не было. При этом примечательно, что имя Всеволода в связи со случившимся даже не упоминается. В том же 1086 г. великий князь ходил к Перемышлю, возможно для того, чтобы снять с себя неприятные подозрения, но не слишком преуспел в этом походе: дошел до Звенигорода, после чего послал за Ростиславичами и помирился с ними{74}. Владимир-Волынский отошел к Давыду Игоревичу. Княжеские распри в этом углу Русской земли временно затихли.
Похоже, однако, что в непричастность Всеволода к убийству Ярополка поверили не все. На крайнюю болезненность этого вопроса для его репутации указывает, между прочим, то характерное обстоятельство, что Владимир Мономах в своем «Поучении» охотно перечислил все совместные с Ярополком походы, предпринятые по приказанию своего отца, и в то же время не проронил ни слова о событиях 1084—1085 гг.: изгнании Ярополка с владимиро-волынского стола, захвате в Луцке его жены и матери и т. д. Еще более показательно поведение Святополка Изяславича. После смерти брата он выдвинул претензии на освободившийся стол в Турове и, по соглашению со Всеволодом, присоединил Туровское княжество к своим новгородским владениям. Уступчивость великого князя, очевидно, должна была подчеркнуть отсутствие всякого недоброжелательства с его стороны по отношению к Изяславичам. Несмотря на это, Святополк демонстративно повел дело к полному разрыву с дядей. На рубеже 80—90-х гг. XI в. он совершил ряд шагов, значительно отдаливших его от Киева. Первым из них стал переезд княжьего двора Святополка из Новгорода в Туров{75}. То был недвусмысленный знак более тесного сближения с Польшей. И действительно, не довольствуясь уже имеющимися у Изяславичей родственными связями с польским княжеским домом, Святополк в 1088 г. выдал свою дочь за племянника Владислава I, Мечислава (Мешко)[143]. Непосредственным поводом к оживлению интереса польского князя к русским делам послужила, вероятно, внезапная смерть годом ранее саксонского зятя Всеволода, Генриха Длинного, что, по расчетам Владислава, должно было поколебать германокиевский союз. Затем последовал еще один династический брак, и снова едва ли пришедшийся по вкусу Всеволоду: около 1090 г. сын Святополка Ярослав женился на дочери венгерского короля Ласло I, в то время союзника польского князя{76}.
Все это слишком походило на военные приготовления, и Всеволод нанес упреждающий удар. Уверенности ему придали добрые вести из Германии. Надежды его врагов на то, что со смертью Генриха Длинного дружеские связи между германским и киевским дворами ослабнут, не оправдались. Генрих IV подтвердил свое желание видеть киевского князя в числе самых близких союзников. Овдовевшая Евпраксия Всеволодовна не только не была отослана в Киев, под родительский кров, но летом 1089 г. сочеталась новым браком — на этот раз с самим германским императором[144] и была коронована под именем императрицы Адельгейды.
143
Известие об этом браке имеется лишь в польских источниках. Хро ника Яна Длугоша называет русскую невесту польского князя Евдокией.