В конце XII в. слова гость и купец сближаются по смыслу. «Что есть жена зла?» – спрашивает Даниил Заточник и повторяет известное изречение: «Гостинница неуповаемая, купница бесовская!», т. е. сообщница бесов. Играя словами, автор уже понимает, что гость и купец – разные названия для одного и того же лица, употребляемые, может быть, в зависимости от обстоятельств, в которые это лицо попадает: находится торговец в пути или уже приступил к торговле. Некоторое время купецъ и гостинникъ обозначали одно и то же (Поуч. свящ., с. 109); но гость еще не купец. Гость – чужедальных земель человек; чтобы жить, он торгует, вот его и называют купцом. Гостинньца – место пристанища, куда помещают всех гостей, а не только купцов; живут они с осторожностью, с оглядкой. «Аще ли кто, яко ее много съключаеться, страньнъ и бездомъкъ въ гостиньницю придеть, недугомъ одержимъ», так особенно того в стороне поселить, на всякий случай (Устав Студ., с. 345-346). Гость – понятие более широкое, чем купец. Оно собирательно, именно поэтому для обозначения купца и было создано конкретное слово гостинникъ.
Гостя встречают на празднике (Кирик, с. 27; Пандекты, с. 235), его непременно угощают (Пандекты, с. 295) – устраивают гоститву (по другим спискам – пиръ; ср. Михайлов, 1912, с. 91), т. е. прием гостей, угощение, пиршество; того же, кто еще и кормит гостя, называют кормитель или гоститель (Пандекты, с. 157). Гостьба означает и ‘пир’, и ‘торжище’, гостебникъ – и ‘гость’ и ‘купец’. Все это разнообразие лиц и состояний сохранилось почти полностью в ритуале русской свадьбы, в котором «гости дорогие» (они же купцы) ведут торг за хозяйскую дочь. При этом «гости» и «дружки» навсегда остались воплощением двух полюсов враждебности: это два клана, каждый со своими обычаями; на свадьбе, кроме того, они могут быть в разных одеждах или, по крайней мере, в одежде разного цвета. Свадьба – игра, но на ней все всерьез; сталкиваются свои и чужие. Однако пир-пированье для того и ведут, чтобы стал гость другом и братом. Свадьба – не просто женитьба, но породнение кланов; отсюда и такой элемент обряда, как переодевание в доме жениха.
Вот и наша сказка кончается: чудище странное обернулось гостем прекрасным, а затем – за пирок да за свадебку, и стал он своим, дорогим и желанным, какого судьба нарекла – суженым.
Завершая эту тему, хочу обратить внимание читателя на одну подробность в истории слов «поля враждебности». Свой – всегда свой, он указывается безо всякой оценки и без уточнений. Достаточно того, что он твой друг, постоянно с тобой, твой родич и потому связан своей судьбой с тобой навсегда. Постепенно ряд «своих» все растет, его пополняют новые лица и типы, но становясь «своим», человек одновременно как бы обращается в безликую массу того, что и есть родня.
Чужак же всегда имел оценочные определения. Собственно, именно с подобных оценочных признаков позднее и «снимается» представление о чужом – это диво «чудное», чудо-юдо поначалу, а потом и «странное» (ибо приходит с чужой стороны), а позже еще и «кромешное», ибо таится и «укроме» и «окромҍ» нас, даже «опричь» нас, т. е. вне нашего мира – кромешная сила, опричное зло («опричники»), которых остерегаются как чужого, странного, кромешного – чуждого. Но как ни расширяется мир в глазах человека, в этом мире всегда остается нечто – чужое, неясное, что в сознании и отмечают темной краской: и оттого, что «чужая душа – потемки», да оттого еще, что в белом свете «своих» бросаются в глаза только черные тени «чужих».
Враг противопоставлен другу – это непреложно устанавливается по тем высказываниям, которых так много и в «Пчеле», и в летописях. Друг – побратим, сторонник, который иногда ближе даже родственника по крови. Кто же тогда враг?