В «Откровении» Мефодия Патарского (в летописном варианте) сохраняется слово племя («отъ племени Афетова»), а в других списках того же текста упоминаются и «Афетовы внуци», и «сынове же сыновъ», т. е. самые отдаленные потомки. Вспомним, что и в «Слове о полку Игореве» русичи – «Даждь божи внуци», «сыны сынов» – те же самые внуки. Книжное значение слова племя требовало разъяснений; кроме того, социальный термин нуждается в однозначности. И каждый раз, встречаясь с употреблением этого слова в тексте высокого стиля, русский книжник устранял противоречие, возникавшее при столкновении данного значения с тем, которое было обычным для древнерусского человека, – ‘родичи, живущие одновременно’.
В разговорном языке племя – ‘родня’, ‘родственники’, ‘свои люди’: в «Уставе Владимира» осуждаются супруги, которые «в племени или во сватовствҍ поимутся», т. е. брачуются, будучи родственниками по крови или сватами. Особенно нежелательным было смешение по женской линии; именно сестричищь объясняется словом темянникъ еще в XVI в. (Ковтун, 1963, с. 312, 437).
Под 862 годом летописец, упоминая Рюрика, говорит, что «бяста у него 2 мужа не племени его» (Лавр. лет., с. 7) – Аскольд и Дир, которые не были родственниками новгородских князей; читателя исподволь готовили к мысли о том, что с этими мужами можно расправиться, как с чужаками, присвоив их владения.
Поскольку на Руси колҍно – ‘поколение, потомство’, в разговорной речи слово племя утратило такое значение, оно всегда обозначало родичей. Это – родня, близкие, свои, их защищает сила рода, родовая месть – «Род». Все остальные обозначались словом иноплеменники: слово это новое и книжное, потому что, во-первых, буквально передает значение греческого allogenēs и, во-вторых, связано лишь с одним значением корня -ин- – ‘другой’ (в глубокой древности корень этот означал одновременно и ‘один’, и ‘другой’). Значит, в праславянское время иноплеменник был бы и соплеменником, и чужаком одновременно. В новом значении ииоплеменникъ отмечается, например, в записи под 1068 г. (Лавр. лет., с. 56 об.), но только в период Батыева нашествия оно вошло в активный обиход: «Придоша иноплеменници, глаголемии татарове, на землю рязаньскую» «Новг. лет, с. 74, 1238 г.); «Не порабощени быхомъ оставше горкою си работою отъ иноплеменнихъ» (Серапион, с. 5). Характерно использование при именовании врагов слова, когда-то обозначавшего этническое родство: не «поганые», не «иновҍрнии» или как-то еще (по религиозной или культурной характеристике, отличавшей врагов от славян), а «иные роды», «иное племя», т. е. чужие. Это все еще высшая степень языческого неприятия врага: противник по крови, а не по вере. И притом не «другое», а «иное», т. е. в корне, начисто враждебное, исключающее всякие дружеские отношения. Между тем возможности для выражения идеологических противоположностей уже были; оценочное отталкивание от чужой веры представлено, например, в древнерусском переводе «Пчелы», в котором слово bárbaros ‘варвар, чужеземец’ переведено как иноплеменьникъ (Пчела, с. 31), да и слово поганый (из латинского paganus ‘деревенщина’, а позднее ‘язычник’) было уже известно. Степных врагов с востока стали называть варварами и погаными позднее, когда возникла необходимость в символическом обозначении единения Руси против общих врагов, а физической силы рода для подобного выражения стало уже недостаточно.
Греческое genea ‘род, происхождение’, ‘родина’, ‘рождение’, ‘возраст’, а также génos переводятся словами племя, колҍно, но чаще – родъ; parembolé ‘боевой порядок, размещение в бою, лагерь’ – родъ, племя, но также и пълкъ (Патарск.), что точнее выражает суть греческого языка, в котором «племя» понимали как боевой лагерь рода. Соотнесение рода с походным полком весьма характерно, потому что в самом греческом слове нет никаких указаний на род или племя; этот образ целиком принадлежит переводчику, воззрения которого восходят к представлениям эпохи военной демократии у древних славян: род в движении, род – полк.
Но сначала определим, что такое род.
В начале своего повествования, говоря о расселении библейских племен, летописец упоминает языци, земли и страны: «языци рассеяни по странамъ земли», и древние славянские племена «нарекошася по землям их, кождо своимъ именемъ», хотя путники, посещавшие эти давние племена, видят «словҍньскую землю». Но вот излагается история самой Руси, различная на Севере и на Юге. На Юге, в Киеве, «полемъ же живше особҍ и володҍющемъ роды своими... и живяху кождо съ своимъ родомъ и на своихъ мҍстҍхъ, владеюще кождо родомъ своимъ» (Лавр. лет., с. 3б); также и Кий «княжаше в родҍ своемъ», но на Дунае «хотяше сҍсти с родомъ своимъ» (с. 4), да не позволили ему это сделать «ту живущим», и родъ Кия начал «держать княжение» у полян, на Днепре; у других восточных славян в то время были свои князья. Соседи славян, иные племена, называются словом языци, ибо говорят они иначе, не по-славянски. Угров и болгар, также обров, пришедших на Дунай с востока, называют тоже языци, а не роды, и когда погибли обры за жестокость свою, «ихъ же нҍсть племени ни наслҍдка» (с. 46), т. е. не осталось никакого потомства. Однако все они чужды славянам – не роды, а только языци, потому что роды всегда – свои, близкие, «наши». «Поляне же суще от рода славеньска», как и остальные восточнославянские племена, скрупулезно перечисленные летописцем и хорошо изученные современными историками: древляне, поляне, словене, дреговичи, вятичи, северяне и прочие.